Давус заёрзал в седле и прочистил горло. Эко продолжал.

- Её уже семнадцать, папа. Пора подумать о её замужестве.

- Пожалуй; но как? Заключение благопристойного брака подразумевает переговоры между родителями жениха и невесты, утрясание имущественных интересов, оповещение друзей – всё, что мы проделали перед тем, как поженились вы с Мененией. Как ты себе это представляешь сейчас, при нынешнем положении вещей?

- Беспорядки закончатся, папа. Рано или поздно жизнь вернётся в нормальную колею. Скорее рано.

- Ты думаешь?

- Жизнь продолжается. Иначе и быть не может.

- Что-то в этот раз я не слишком уверен.

Мы ехали, не встречая ни своём пути ни души – или же, вернее будет сказать, ни единой живой души. Ибо, как обычно бывает на больших дорогах, на выезде из крупных городов, по обеим сторонам тянулись гробницы и склепы, большие и малые. Закон запрещает хоронить в городской черте, поэтому обитель мёртвых начинается сразу же за городскими стенами. Покосившиеся от времени кенотафы со ставшими неразличимыми надписями соседствуют с высеченными совсем недавно из мрамора или известняка изображениями усопших. Наиболее внушительно выглядели усыпальницы Сципионов – рода, чья слава сияла в Риме ещё прежде, чем мой отец родился на свет. Они завоевали Карфаген и положили начало могуществу Рима; теперь они обратились в прах.

Не уступали им и гробницы Клавдиев. В конце концов, Аппиева дорога была их дорогой – или же они считали её своей, раз уж она была выстроена их предком. Поколение за поколением они властвовали в Риме – а потом отправлялись возлежать в своих богато украшенных резьбой гробницах на обочине Аппиевой дороги, точно созерцая ежедневную вереницу путников. Последний присоединился к ним совсем недавно – Публий Клодий, принявший плебейский вариант родового имени. Его смерть на выстроенной его предком дороге была, как справедливо заметил Помпей, превратностью судьбы, одной из тех, что так любят авторы драм и сентиментальные риторики. Возможно, со временем появится и такое задание для школьников: Аппий Клавдий Цек построил Аппиеву дорогу. Двести шестьдесят лет спустя его потомок Публий Клодий был убит на Аппиевой дороге. Сравните жизнь и свершения этих двух Клавдиев и перечислите различия.

Тут же за рядами гробниц высились груды мусора – осколки стекла, черепки разбитой посуды, порванные сандалии и башмаки, куски ржавого железа и засохшей штукатурки. Начало Аппиевой дороги служит Риму не только кладбищем, но и свалкой. Такой большой город, как наш, производит много мусора, и надо же его куда-то девать. Так уж лучше вывезти его за городские стены и свалить в городе мёртвых, чтобы не мешал живым.

По мере того, как мы удалялись от Рима, гробницы и мусорные кучи редели. Последней была гробница Базилиуса. Я никогда не мог дознаться, кто был этот Базилиус, и почему ему соорудили гробницу, не менее роскошную, чем усыпальницы Сципионов и Клавдиев, да ещё на самой вершине невысокого холма, где она возвышалась, подобно небольшому греческому храму. Надписи стёрлись от времени, сделавшись совершенно неразличимыми. Но благодаря своей заметности гробница стала чем-то вроде ориентира. Это форпост городских пороков – или же форпост внешней дикости и беззакония; в зависимости от того, с какой стороны смотреть. Как бы то ни было, гробница Базилиуса притягивает к себе подонков всех мастей. Здесь нередки грабежи и изнасилования. Место издавна пользуется дурной славой, вплоть до того, что отправляющегося по Аппиевой дороге друзья обычно напутствуют словами «будь осторожен, минуя гробницу Базилиуса». Это было предпоследнее, что сказала мне, прощаясь, Бетесда.

Впрочем, в этот ранний час рядом с пресловутой гробницей не было ничего подозрительного, не считая нескольких оборванцев, которые, закутавшись в какое-то тряпьё, спали вповалку у стены. Вокруг валялись кувшины и фляги из-под вина. Может, это и вправду были безобидные пьянчужки, дрыхнущие после попойки, но всё же я насторожился: именно притворяясь пьяными или спящими, разбойники чаще всего и усыпляют бдительность путников.

Помня об этом, я пустил коня рысью, торопясь миновать опасное место. Но чем дальше мы отъезжали, тем сильнее томило меня предчувствие, что мы вовсе не удаляемся от опасности, а приближаемся к ней. Когда я запросил у Помпея охрану для наших семей на время нашего отсутствия, он предложил дать охрану и нам. Я отказался. Его людей наверняка узнали бы. Какой же смысл посылать меня разузнать то, чего не расскажут людям Помпея, если любой сразу же поймёт, что меня прислал Помпей? И потом, рассудил я, на троих здоровых мужчин, верхом и с оружием, которые к тому же спокойно едут по своим делам и никого не трогают, нападут вряд ли.

Последнее, что сказала Бетесда, провожая меня – и я мог бы поклясться, что в глазах её стояли слёзы - было: «Гордиан, ты таки дурень». Я мог лишь надеяться, что она ошибается.

От гробницы Базилиуса до самой горы Альба Аппиева дорога тянется прямая, как стрела, по плоской, как стол, равнине. Местность открыта со всех сторон; виднеющиеся тут и там деревья и дома не заслоняют горизонта. В этот час вокруг царило полнейшее безлюдье: ни путников на дороге, ни рабов на полях – да и что делать на полях в такую пору; лишь кое-где вился над домом дымок от очага. Этот участок – один из самых безопасных на Аппиевой дороге, ибо открытая местность не оставляет ни малейшей возможности для засады.

Постепенно мои тяжёлые предчувствия рассеялись. Свежий воздух, запах земли, тишина и простор, встающее над низкой грядой холмов солнце наполнили меня ощущением небывалой лёгкости. Как хорошо вырваться на время из города со всем его безумием. Эко тоже немного приободрился. И лишь Давус по-прежнему выглядел удручённым.

- В чём дело, Давус? Ты неплохо держишься в седле.

- Да, господин, конь очень послушный. – Но говоря так, Давус покрепче сжал поводья, точно боялся, что конь, услышав его, начнёт брыкаться ему назло.

- Так что же?

- Ничего, господин. Только… - Он обеспокоено поглядел в одну сторону, потом в другую. Заметив его замешательство, я тоже огляделся. Что за угроза могла таиться среди покрытых пожухлой травой бугров мёрзлой земли?

- Во имя Юпитера, Давус! Что ты там видишь такого?

- Ничего, господин.

- Прекрати говорить «ничего»! Что-то же ты увидел!

- В том-то и дело, господин. Я ничего там не вижу. Совсем. Мы едем и едем, и я ничего не вижу.

- У тебя что-то с глазами?

- Нет, нет. Я отлично вижу. Только видеть как будто нечего.

Тут я сообразил, в чём дело, и не удержался от смеха. Недоумённо хмурясь, Эко подъехал поближе.

- В чём дело, папа?

- Наш Давус никогда не бывал за городом, - сказал я. – Верно, Давус?

- Да, господин.

- Сколько тебе лет?

- Девятнадцать, господин.

- Давусу девятнадцать лет, Эко, и он в жизни не садился верхом и не покидал Рима.

Эко тихонько выругался и возвёл очи горе.

- Он недоволен мною, господин, - тихонько сказал Давус.

- Нет, нет. Он переживает за жену, в этом всё дело.

- Значит, ты мною недоволен.

- Да нет же. Забудь, что я над тобой смеялся. Не думай об этом. Сосредоточься на том, чтобы держаться в седле и следить за всей этой пустотой по дороге. Тебе понадобится всё твоё внимание.

Некоторое время мы ехали молча. Из лошадиных ноздрей при каждом выдохе поднимались струйки пара. Я с удовольствием вдохнул полной грудью холодный воздух. Как же здорово на время выбраться из Рима. Ни единого облачка на ярко-голубом небе; тишину нарушает лишь стук копыт наших коней; бурая земля подобна безмятежно дремлющему великану, по которому мы ползём, как мурашки…

- А он был хороший раб?

Голос Давуса вывел меня из задумчивости. Парень сидел нахмуренный, вперив взгляд в шею своего коня.

- Кто?

- Твой прежний телохранитель. Которого убили.

- Белбо. – Я вздохнул. – Его звали Белбо. Да, он был хороший раб. Хороший человек.

- Наверно, он был сильнее, чем я. И сообразительнее.