- Что ей было нужно, папа? – Эко смотрел на меня с не меньшим укором, чем Бетесда.

- Вообще-то, если уж на то пошло, - начал было я, но тут в дверях появился Давус.

- Посетитель, господин, - доложил он. – Говорит, что его зовут Тирон.

Как в той этрусской поговорке: целый месяц с неба ни капли, потом вдруг льёт, как из ведра.

- А что ещё он говорит?

- Что Марк Туллий Цицерон приглашает тебя на обед.

- А также и Эко, разумеется, - сказал Тирон, выглянув из-за плеча Давуса.

Подумать только, что стало со скромным, воспитанным рабом? Разве раньше Тирон позволил бы себе так бесцеремонно расхаживать по дому гражданина? Сделавшись вольноотпущенником, он стал наглядным подтверждением давно известной истины, что граждане Рима утратили хорошие манеры.

- По правде сказать, я проголодался, - сказал Эко, потирая живот.

- И я умираю от голода, - кивнул я.

Бетесда скрестила руки на груди, но промолчала. При всём её властном характере до Фульвии или Семпронии моей жене, хвала богам, было далеко.

Тут уж мне, можно сказать, повезло.

Глава 11

Подходя к дому Цицерона, я заметил на крыше вооружённых охранников. Охранники встретили нас у входа; ещё больше их было в передней. Можно подумать я пришёл не в дом мирного гражданина, а в ставку командующего армией.

Ставни в триклинии были закрыты, чтобы не пропускать холода, и лишь из сада пробивался тусклый свет зимнего дня. Пламя светильников согревало воздух. Цицерон и Целий уже возлежали на кушетке у стола. Тирон указал нам на другую кушетку, которая была достаточно длинна, чтобы вместить нас троих.

Вид у Целия, по обыкновению, был самодовольный - что, по обыкновению, привело меня в крайнее раздражение.

- Вижу, Марк Целий, с нашей последней встречи ты прошёл путь из низов к верхам.

Он взглянул на меня с ленивым любопытством.

- Сегодня ты выглядишь полноправным римским гражданином. Тогда в пристройке за храмом я принял вас с Милоном рабов, которые удирают от взбучки.

Цицерон и Тирон нахмурились. Эко неуверенно глядел на меня. У Целия сделалось равнодушное лицо, а потом он вдруг разразился смехом.

- Отлично сказано, Гордиан. Жаль, мне это в голову не пришло. «Целий прошёл путь из низов к верхам». – Он погрозил мне пальцем. – Если кто-то из моих соперников-трибунов использует против меня такое выражение, я буду знать, что это ты пишешь речи для моих политических противников.

- Гордиан не станет этого делать, - сказал Цицерон, не сводя с меня пристального взгляда. – Но давайте же обедать, а то я слышу, как бурчит у вас в животах. Ничем особенным я, правда, угостить вас не могу: мой повар жалуется, что последнее время стало невозможно купить продукты. Но нет худа без добра: простая пища полезнее для здоровья.

Все годы, что я знал его, Цицерон страдал болезнью желудка.

Впрочем, вопреки его словам, обед был весьма изысканным. Рыбный суп с клёцками и последовавшая за ним завёрнутая в виноградные листья жареная курятина с тминным соусом были выше всяких похвал. С годами Цицерон выучился не пренебрегать теми удовольствиями, которые может позволить себе человек его положения.

Всё же ел он умеренно и осторожно, внимательно разглядывая каждую ложку супа и каждый ломтик мяса, прежде чем отправить его в рот – словно хотел на глаз определить, какой кусок может вызвать приступ давней болезни.

- И кстати, Гордиан - заговорил Цицерон, - раз уж мы заговорили о верхах и низах. Многие сочли бы, что тот, кто в наши дни принимает предложение некоей небезызвестной дамы и разъезжает с ней в её носилках, скатывается вниз.

- Это как же? В носилках ездят, а не скатываются.

- Смотря кто сопровождает вышеупомянутую даму в её носилках, - со смехом сказал Целий.

Цицерон хитро взглянул на него.

- Довольно-таки двусмысленное замечание, мой друг – учитывая историю твоих собственных взаимоотношений с вышеупомянутой дамой. И твою роль, в том, что она…

- Докатилась! – выпалил Целий, едва не поперхнувшись – так торопился он произнести это слово раньше Цицерона. Похоже, это была их излюбленная игра – состязаться в остроумии, избрав мишенью для острот кого-нибудь из своих противников.

- Вы говорите о моей сегодняшней посетительнице? – спросил я.

- О той даме, что увезла тебя из дому, - уточнил Целий.

- Откуда ты знаешь, кто у меня бывает, Цицерон? Не хотелось бы думать, что за мной самим и за моим домом следят.

- Что ты, Гордиан, вовсе нет. – Цицерон положил ложку. – Но ведь мы живём на одной улице, а ко мне с утра до вечера ходят посетители; кроме того, я и сам посылаю своих рабов с поручениями. Все они знают носилки этой дамы; да и кто их не знает? Согласись, было бы довольно странно, если бы её носилки добрых полчаса простояли перед твоим домом, и никто бы их не заметил. Я просто удивился, что ты уехал с ней, только и всего. Следить за тобой я никого не посылал – иначе знал бы, куда ты ездил.

- Но ты бы не отказался узнать?

- Только если ты не откажешься сказать мне.

- Ладно, раз уж вам это так интересно. Эта дама… А, в конце концов, к чему ухищрения. У дамы есть имя, так почему бы его не назвать. Я действительно уезжал из дому в носилках Клодии; но это не она хотела меня видеть.

- Жаль, - обронил Целий.

- Тебе лучше знать. – Я сам удивился собственной резкости. – Клодия приезжала, чтобы отвезти меня к вдове своего брата.

- Вот как, - ответил Цицерон без малейшего удивления. Может, он солгал, и кто-то из его людей действительно проследил за носилками? – Надеюсь, с моей стороны не будет нескромным спросить, что для чего ты понадобился Фульвии?

- Чтобы разобраться в одном личном деле. Ничего особенно интересного.

- Что-то не верится, - сказал Цицерон.

- Думаешь, она хочет, чтобы я занялся расследованием обстоятельств смерти её мужа? Но они и так всем известны. Клодий устроил засаду на Милона на Аппиевой дороге, но судьба обернулась против него, и он погиб в стычке от руки одного из телохранителей Милона. Сам Милон поведал правду всему честному народу на Форуме. Спроси Целия. Он был там и слышал эту историю собственными ушами не хуже нас с Эко. Хотя закончить рассказа Милону и не дали. – Говоря это, я смотрел прямо в лицо Целию. Вид у того был совершенно невозмутимый. – Нет, о Милоне она не говорила. Лишь упомянула его друга, Марка Антония.

- Антоний – друг Милона? – недоумённо переспросил Цицерон. – Сомневаюсь, что они вообще знают друг друга.

Я взглянул на Целия, но у него был такой же недоумевающий вид. Ни тонкой, но многозначительной улыбки, ни скрытой насмешки в глазах.

- Значит, я ошибся. Перепутал имена. Со мной это бывает последнее время – возраст, должно быть. Слишком много имён пришлось узнать за все эти годы. Я начинаю думать, что наша память подобна восковой табличке: записываешь на ней все имена, которые узнаёшь, и места остаётся всё меньше, так что писать приходится всё мельче, пока буквы не сливаются и не становятся совершенно неразличимыми. Правда, у некоторых хорошая память на имена. Или же они держат рабов, приученных всё запоминать. А тебе не случается путать имена, Цицерон? Ты ведь лишь немногим моложе меня.

- Твоя правда, – отвечал Цицерон. – Вот у Тирона замечательная память. Сколько раз без него я сел бы в лужу в какой-нибудь захолустной дыре, где избиратели смертельно обижаются, если не помнишь их родословную со времён царя Нумы!

Это была шутка политика. Мы все рассмеялись, но Целий буквально зашёлся смехом.

- А причём, собственно, Марк Антоний? – спросил Цицерон.

Я пожал плечами.

- Да ни причём. Говорю же, Фульвия упомянула о нём случайно. Так ты говоришь, он и Милон не друзья. А как насчёт тебя самого? Тебе он друг?

Цицерон поглядел задумчиво.

- Он мне не враг – если ты это имеешь в виду.

- То есть?

- Между нами нет вражды – по крайней мере, с моей стороны.

Целий возвёл очи горе.