Музыка смолкла. Центральная дверь распахнулась, и на подмостках появился Росций в белом одеянии и маске, изображавшей предельное самодовольство. В прорезях маски виднелись его раскосые глаза, густой голос актёра разносился повсюду:

- Не знаете, кто я? Скажу вам коротко:[17]

Я Лар домашний, из дому вот этого,

Откуда, как вы видите, я вышел. Здесь

Уж много лет живу, был покровителем

Отцу и деду нового хозяина.

Росций продолжал читать пролог, рассказывая, с чего начинается действие пьесы – как дед Эвклиона спрятал под полом дома горшок с золотом, как дочь Эвклиона влюбилась в соседского племянника и нуждается в приданом, чтобы выйти за него, как он, дух-хранитель, собирается привести Эвклиона к кладу…

Я поглядел на Экона – его восхищённый взгляд не отрывался от фигуры в маске, он жадно ловил каждое слово Лара. Флавий сидел рядом с ним с таким же угрюмым видом, как прежде. Его белобрысый телохранитель разинул рот и изредка почёсывал шрам на носу.

Из-за кулис послышался приглушённый крик.

- Но вот уже кричит старик: всегда он так.

Старуху гонит, тайну б не проведала.

На золото взглянуть он хочет, цело ли, - с этими словами Росций вышел в правую дверь.

Из-за центральной двери появился некто в маске старика и ярко-жёлтом одеянии – этот цвет всегда символизировал алчность. Это был Панург, раб-актёр в роли скопидома Эвклиона. Он вытащил за руку другого актёра, наряженного рабыней, и швырнул его на середину просцениума.

- Вон! Вон отсюда! Прочь! За дверь! Проваливай!

Подглядывать, глазищами шнырять тебе! – кричал он.

Статилий совершенно напрасно бранил актёрские таланты Панурга: зрители вокруг меня уже начали смеяться.

- За что? За что – воскликнул второй актёр. Его уродливую женскую маску венчал кошмарного вида спутанный парик. –За что меня, несчастную, колотишь ты?

-Чтоб и на деле ты была несчастна, дрянь,

Дрянную жизнь вела б, тебя достойную.

Панург и его напарник сновали туда-сюда по подмосткам, к вящему восторгу зрителей. Экон подпрыгнул на скамье и захлопал в ладоши. А ростовщик и его телохранитель сидели, скрестив руки на груди.

-Сейчас меня за что ты выгнал из дому?

-Тебе, что ль, колотовке, отдавать отчет?

Ступай от двери! Прочь отсюда! Гляньте, как

Ступает! А ты знаешь, до чего дойдет?

Возьму сейчас веревку или палку я

И ею удлиню твой черепаший шаг!

-На виселицу лучше б дали боги мне

Попасть, чем так вот у тебя на службе быть.

-Вишь, про себя бормочет что-то, подлая!

Постой ты, тварь! Глаза, ей-богу, выдеру!

Рабыня исчезла, скряга вернулся домой пересчитать деньги. А на подмостках появились Мегадор и его сестра Эвномия. Судя по голосу, Эвномию играл тот же актёр, что и рабыню – вероятно, он специализировался на женских ролях. Мой приятель Статилий играл роль Мегадора вполне на уровне – но явно не мог тягаться с Росцием, и даже с Панургом. Как он ни старался, его реплики вызывали только вежливые смешки, а не громовой хохот.

-Тебя позвала я сюда по секрету -

О деле семейном твоем перемолвить.

-Лучшая из женщин, дай мне руку.

-Кто? Где лучшая?

-Ты.

-Я?

-Нет - так нет.

-Но правду говорить же следует.

Не найдешь нигде ты лучшей, хуже, брат, одна другой.

-Я с тобой согласен в этом, возражать не думаю.

-Выслушай меня, прошу я.

-Слушаю. К твоим услугам.

-Я тебе пришла совет дать,

Для тебя же дело важно.

-На тебя оно похоже.

-Хорошо, чтоб так случилось.

-В чем же дело, сестра?

-Благо вечное, брат,

Для тебя пусть наступит в потомстве.

-Да свершится!

-Хочу, чтобы взял ты жену.

-Ой, убила!

-Но чем?

-Выбиваешь мне мозг

Ты, сестра: не слова это, камни…

-Но послушай, последуй совету сестры.

Подобные сцены обычно приводят толпу в восторг, но сейчас она только хихикала. Я принялся разглядывать наряд Статилия из дорогой голубой шерстяной ткани, расшитой жёлтым, и его маску с карикатурно большими бровями. Да, что и говорить, это дурной признак – когда наряд комика вызывает больший интерес, чем его игра. Бедный Статилий сумел попасть в самую знаменитую римскую труппу, но и в ней он смотрелся не слишком ярко. Ничего удивительного, что взыскательный Росций так жестоко тиранил его.

Даже Экон стал проявлять беспокойство. Рядом с ним Флавий склонился к уху телохранителя и шептал что-то – вероятно, касательно талантов актёра, который должен ему крупную сумму.

Но вот сестра вышла – зато вернулся скряга Эвклион, чтобы поговорить с соседом. Теперь, когда Статилий и его соперник стояли рядом на подмостках, несопоставимость их талантов просто бросалась в глаза. Панург-Эвклион совершенно затмевал моего приятеля, и не только потому, что его роль была более выигрышной.

-Породниться с честными - вот дело наилучшее.

Слушай-ка, прими мое ты это предложение,

За меня ее просватай.

-Но ведь нет приданого!

-Пусть! Будь добрый нрав, довольно этого приданого.

-Я к тому, чтоб ты не думал, что я клад нашел какой.

-Знаю, не учи. Согласен?

-Пусть. Юпитер! Смерть моя!

-Что с тобою?

-Что? Как будто лязг железа, вот сейчас.

-У себя велел копать я сад…

Я сочувствовал Статилию. Впрочем, если свою роль он играл без блеска, то и явных оплошностей не допускал. Труппа Росция славилась не только яркими костюмами и выразительными масками, но и постановкой движений актёров. Статилий и Панург не стояли столбом, как часто делают другие римские актёры, а буквально вились друг вокруг друга в комическом танце – голубое и жёлтое так и мелькало в глазах.

Экон потянул меня за руку. Сжимая моё плечо, он указывал на своих соседей по скамье. Флавий что-то шептал громиле на ухо, а тот с озадаченным видом морщил лоб. Затем он поднялся и тяжело зашагал к проходу. Экон подобрал ноги, а я не успел. Великан наступил мне на ногу – я придавлено застонал. Другие зрители стали повторять этот звук, думая, что я передразниваю актёров. А громила даже не подумал извиниться.

Экон снова дёргал меня за руку.

-Что поделаешь, Экон, - заметил я. –Это театр, здесь такая грубость в порядке вещей.

Он закатил глаза и скрестил руки на груди. Этот жест означал: «Ах, если бы я мог говорить!».

А на подмостках соседи уже обсудили матримониальные планы Мегадора относительно дочери Эвклиона, теперь они под звуки труб и тарелок уходили в скену. Акт закончился.

Трубы заиграли новую мелодию. На подмостках появились два новых персонажа – повара, вызванные для подготовки свадебного пира. Римский зритель обожает шутки на тему еды и обжорства – чем грубее, тем лучше. Я морщился от плоских шуток, а Экон громко хохотал.

И тут я похолодел: сквозь смех зрителей я расслышал крик.

Это кричала не женщина – мужчина. Это был крик не страха – боли.

Я глянул на Экона, он на меня. Да, он тоже слышал крик. Толпа, казалось, ничего не заметила, но актёры на подмостках должны были это слышать. Они прервали свою игру и неловко, наступая друг другу на ноги, бросились к двери. А зрители только ещё громче смеялись над их неуклюжестью.

Повара добежали до двери и скрылись за ней.

Подмостки опустели. Пауза затягивалась всё больше и больше. Из скены доносились странные звуки: тяжёлые вздохи, стук, громкий крик. В толпе послышался ропот, люди беспокойно заёрзали на скамьях.

Наконец левая дверь отворилась и вышел актёр в маске Эвклиона. На нём, как и прежде, было ярко-жёлтое одеяние – но уже другое.

-Горе! – воскликнул он. Меня пробрала дрожь.

-Хотел я подбодрить себя, свой дух поднять

Сегодня к свадьбе дочери, отправился

На рынок: рыбы спрашиваю - дорого.

Баранина, говядина, телятина,

Тунец, свинина, - что ни взять, все дорого…

Да, это был скупердяй Эвклион, но играл его не Панург – теперь за маской скрывался сам Росций. Зрители, казалось, не замечали подмены, или, во всяком случае, не возражали против неё. Они почти сразу начали хохотать над Эвклионом и его невообразимой жадностью.