Гортензий отдал салют. Его солдаты встали в строй.

— Можешь заодно рассказать нам про местные достопримечательности, — пошутил Магн. Гортензий сделал вид, будто не расслышал его слов.

— Его лучше не раздражать, — шепнул Магну Веспасиан, когда они через дворцовые ворота вышла к Великой гавани. — От него ещё может быть польза.

— Что-то я не припомню, когда в последний раз от Двадцать второго легиона была хоть какая-то польза. Его солдаты уже разучились держать оружие.

Миновав Царскую пристань, они вошли в город и прошли мимо двухэтажного здания бывшей македонской казармы. Теперь здесь жили легионеры, нёсшие службу в пределах городских стен. Сам же римский лагерь располагался к востоку от города. Свернув налево, они по шумной, многолюдной улице прошагали вдоль её унылого фасада с квадратными окнами, затем свернули направо и вошли в Еврейский квартал.

Атмосфера тотчас стала иной. Нет, людей на улице было так же много. Однако в воздухе чувствовалось явственное напряжение. Хотя они шагали посередине дороги, Веспасиан не раз ловил колючий взгляд, предназначенный не только легионерам, но и его сенаторской тоге с её пурпурной каймой. В ответ он ещё выше вскинул голову и гордо смотрел прямо перед собой, как и подобает римскому сенатору. Пусть это не Рим, но ведь и эта часть империи принадлежит Сенату и народу Рима.

Чем дальше они углублялись в еврейский квартал, тем чаще местные жители отказывались расступаться перед ними. В конце концов, легионеры были вынуждены вытащить для острастки мечи, а самых упрямых евреев отталкивали в сторону щитами.

— Может даже, оно и к лучшему, что нам выделили сопровождение, — заметил Магн из-за плеча Веспасиана. — Похоже, нас здесь не слишком жалуют.

Они прошли ещё полмили вдоль ряда домов с белыми греческими фасадами — двухэтажных, возведённых вокруг продолговатого центрального двора, с парой крошечных окон и простой деревянной дверью, — после чего свернули на восток к Канопской дороге.

Веспасиан оказался не готовым к этому зрелищу. Три с половиной мили в двину, шестьдесят шагов в ширину, застроенная с обеих сторон храмами и общественными зданиями, она стрелой пролегла от Канопских ворот в восточной стене до западной, а сквозь неё — к некрополю. Ничто в Риме не могло даже отдалённо соперничать с ней. Веспасиан пытался не таращиться по сторонам, подобно неотёсанному провинциалу, коим он себя в эти минуты ощущал.

Поскольку дорога была широкой, идти стало легче. Толпа на улице тоже сделалась более пёстрой и разноязыкой.

Слева и справа в промежутках между зданиями Веспасиан краем глаза замечал небольшие площадки, формой напоминающие половинки Большого Цирка. На открытом конце сидели около сотни человек, главным образом греки, и слушали оратора, стоявшего на возвышении в овальной части.

Когда они приблизились к четвёртой такой площадке, по шуму, с неё долетавшему, стало понятно, что там кипят отнюдь не философские дебаты. Вскоре Веспасиан разглядел, что аудитория состоит не только из греков, но также из евреев и местных египтян. Все как один с пеной у рта что-то доказывали. Время от времени вспыхивали потасовки. Стало понятно и то, что участники спора поделены отнюдь не по расовому признаку. Скорее, горстка евреев о чём-то громко спорила с остальной аудиторией, которая была довольно разношёрстной. В частности, в ней были и их соплеменники. Люди, похоже, поддерживали основного оратора. Стоя в дальнем конце, этот невысокий, лысеющий человек пытался перекричать всех остальных. Веспасиан почти мгновенно узнал его по кривым ногам и властному голосу. Перед ним был Гай Юлий Павел.

— А этот что тут делает?! — воскликнул Магн.

Он тоже заметил Павла.

— То, что умеет делать лучше всего, — ответил Веспасиан. — Вносит смуту и подстрекает народ к беспорядкам.

— Какой отвратительный тип!

— Это дом Александра Алабарха[9], сенатор, — сообщил Гортензий, когда они приблизились к большому дому на северной стороне улицы с краю еврейского квартала.

Дом был построен в греческом стиле, однако величием не уступал другим зданиям на Канопской дороге.

— Я и мои солдаты будем ждать тебя снаружи.

— Спасибо, опцион, — ответил Веспасиан, сходя с носилок, и взял из рук у Зири шкатулку Атафана. — Магн, вы с Зири тоже ждите меня здесь. Я постараюсь освободиться как можно быстрее.

— Я до сих пор обмениваюсь письмами с его семьёй, сенатор, — сообщил Веспасиану Александр, алабарх александрийских евреев. — И потому обещаю, что сделаю всё для того, чтобы передать им эту шкатулку. В следующее полнолуние, а это через три дня, в Парфию отправится караван. Хозяин каравана — мой родственник. Я ему доверяю. Могу я взглянуть, что там внутри?

Веспасиан приподнял крышку шкатулки Атафана, стоявшей на столе между ними. Они с Алабархом сидели в прохладном кабинете в северной стороне дома, куда не проникал дневной зной. Комната была завалена свитками, с пометками на греческом, еврейском и арамейском языках, а также на латыни, и своим затхлым запахом напоминала хранилище какой-нибудь библиотеки. Единственным источником света были два зарешеченных окна, открывавшихся во внутренний двор, откуда доносились голоса двух юношей, громко и быстро что-то читавших.

— Похоже, твой вольноотпущенник был человек богатый, — заметил Алабарх, трогая золотые монеты и украшения. — Сколько их здесь?

— Боюсь, что точно не знаю.

— В таком случае придётся их взвесить.

С этими словами Алабарх достал из деревянного сундука, стоявшего в углу комнаты, большие весы.

— Мой гонорар, покрывающий все расходы, как мои, так и моего родственника, составит восемнадцать процентов от веса золота. Я не стану принимать во внимание стоимость ювелирных работ. Тебя это устроит?

— Десять.

— Шестнадцать.

— Одиннадцать.

— Пятнадцать.

— Двенадцать.

— А ты мастер торговаться, как я погляжу, хотя это и не твои деньги. Хорошо, пусть будет двенадцать, — улыбнулся Алабарх в рыжую бороду.

— Договорились, — ответил Веспасиан.

Александр принялся взвешивать золото.

Кстати, его внешность явилась для Веспасиана неожиданностью. Он представлял себе Александра Алабарха старым, мудрым, согбенным, седобородым, со слезящимися глазами и шмыгающим носом. Реальность же оказалась иной. Александр был крепким, здоровым мужчиной лет пятидесяти, с пронзительными синими глазами, с длинными белокурыми волосами и такой же светлой рыжеватой бородой. Единственное, что выдавало в нём еврея, — это его одежды и крупный нос.

В нём чувствовалось спокойствие, присущее уверенным в себе людям. Веспасиан с первого взгляда понял: Алабарху можно доверять.

— Шесть мин, двадцать четыре драхмы, три обола, — наконец произнёс Александр.

— То есть твой процент составит семьдесят пять драхм без одного обола, — добавил Веспасиан, произведя мысленные вычисления. — Иными словами, один римский фунт золотом.

Александр быстро произвёл расчёты на восковой табличке и удивлённо выгнул брови.

— Смотрю, тебя не обманешь.

— Думаю, ты не стал бы этого делать, — ответил Веспасиан.

Александр принялся взвешивать свою долю.

— Мне с детства внушали, что нужно быть честным во всех делах. Надеюсь, это же качество я передал и своим сыновьям. — Он махнул рукой в сторону доносившихся из внутреннего дворика голосов. — Они заняты изучением Торы. Думаю, как когда-то и я в их возрасте, они бы предпочли заниматься чем-то другим, однако я требую, чтобы они это делали. Иначе, достигнув совершеннолетия, как они смогут принять решение, следовать им религии их предков или же нет, как поступил я.

— Разве ты не еврей?

— По крови да, еврей, но не практикующий. Иначе как, по-твоему, я стал бы алабархом? В моём лице Рим имеет сущий клад: еврея, который заправляет делами еврейской диаспоры Александрии и собирает с них налоги, что устраивает самих евреев.