— Клавдия или Тиберия Гемелла.
— Тиберий Гемелл умрёт до конца этого года. Гай об этом позаботится. Впрочем, не велика потеря, в нём слишком много от его матери Ливиллы. Клавдий? Трудно сказать. Я завещала ему этот дом и значительную часть моих владений. Правда, большая их часть всё равно досталась Гаю и он теперь пускает её на ветер. Думаю, деньги Клавдию не помешают, если Гай решит оставить его в живых. Собственно, по этой причине я и приняла решение уйти из жизни. В свою бытность консулом Клавдий всех удивил. Он знал все процедуры, молитвы, формулировки и почти не заикался, произнося их. Он ни разу не заставил Сенат краснеть за себя. Люди начали смотреть на него по-другому. Останься я жить, чтобы поддержать его, Гай узрел бы в этом угрозу для себя и наверняка устранил бы потенциального соперника. Когда же меня не будет, он, по всей вероятности, будет и дальше воспринимать Клавдия как предмет насмешек и потому сохранит ему жизнь. Мои вольноотпущенники и вольноотпущенницы перейдут Клавдию. Таким образом, у Ценис, которую я освободила в своём завещании, будет не хозяин, а покровитель.
Веспасиан оторопел. Момент, которого он ждал целых одиннадцать лет, наконец настал. Но, увы, не таким он представлял его себе!
— Это одна из причин, почему я позвала тебя сюда, Веспасиан. Ценис мне как родная дочь, я должна быть уверена, что ей ничего не грозит. Ты должен взять на себя заботу о ней.
— Разумеется, домина, но как я сделаю это, если она будет жить под одной крышей с Клавдием?
— А она и не будет. Клавдий слишком слаб, чтобы воспротивиться Калигуле, когда тот пришлёт за ней своих гвардейцев. Если Калигула спросит тебя о ней, скажи, мол, она уехала с Феликсом в Египет — помогать ему вести мои тамошние дела. Кстати, я так ей и предлагала, но она предпочла остаться здесь. Я купила ей домик на Квиринале, недалеко от дома твоего дяди. Как только меня не станет, отведи её туда. Она будет в относительной безопасности, если не станет высовывать оттуда нос. Об этом известно лишь мне, Паллу и теперь тебе.
— Я позабочусь о ней, домина, и спасибо тебе за твою щедрость.
— Это подарок для Ценис, а не для тебя, — улыбнулась Антония, — хотя, предполагаю, ты извлечёшь из него пользу для себя. Кстати, для тебя у меня тоже кое-что есть. Но сначала — моя просьба.
— Можешь просить меня о чём угодно, домина.
Антония скептически усмехнулась, отчего ещё резче обозначились её морщины.
— На твоём месте, Веспасиан, я бы не стала произносить таких слов. Вдруг ты не сможешь сдержать обещание?
Веспасиан вспыхнул. Усмешка Антонии сменилась смехом.
— И не позволяй своим чувствам играть на твоём лице. Думаю, тебе пора научиться держать их в узде. Ладно, больше никаких советов. Времени у меня в обрез.
Гай сдержал данное Макрону слово и пообещал ему Египет, но не ранее следующего года, когда он обретёт уверенность в прочности своего положения в Риме. Он по-прежнему регулярно ублажает в постели Эннию, что неудивительно. Зато удивительно другое. Хотя его молодая жена родами умерла ещё в январе, нет никаких признаков того, что Гай намерен сделать Эннию императрицей, как когда-то обещал. Думаю, это потому, что он боится Макрона. До него, похоже, дошло: как Макрон сделал его императором, с той же лёгкостью он может его и свергнуть. Ты должен эксплуатировать этот страх, играть на нём при любой возможности. Я попросила о том же Клемента, но он всегда был верен Гаю. Думаю, рано или поздно мой внук поймёт: ему куда безопасней с другом Клементом в качестве преторианского префекта, нежели с потенциальным соперником Макроном. И если такое произойдёт, Клемента останется лишь убедить в том, что Гай непригоден быть императором и гвардия должна его устранить.
— Ты просишь меня убить твоего собственного внука?
— Кто-то должен взять это на себя, прежде чем он окончательно свихнётся и погубит Рим. Как только это свершится, императором будет объявлен Клавдий. Я поручила Паллу проследить за тем, чтобы с моим сыном ничего не случилось, чтобы он не ввязывался в политику и продолжал изображать из себя дурака.
— Но что, если из этого ничего не выйдет? Что тогда?
— Будет очередная гражданская война. — Антония выдвинула ящик стола и, достав оттуда меч, с любовью посмотрела на него. — Это меч моего отца, Марка Антония. Перед тем как с его помощью совершить в Александрии самоубийство, он написал Августу письмо, в котором просил вернуть меч мне, чтобы я в свою очередь могла передать его моему будущему сыну. Август выполнил предсмертную просьбу своего бывшего шурина и друга. Он привёз меч в Рим, где отдал его мне. Когда мой сын Германик достиг совершеннолетия, он этим мечом усмирял диких германцев и теснил парфян. Когда же и он умер, его жена, Агриппина, хотела передать меч её старшему сыну, Нерону Цезарю. Я не позволила ей это сделать, сказав, что сама решу, который из внуков более всего достоин такой чести. А именно тот, кто в будущем достоин надеть императорский пурпур. Какое-то время я подумывала о том, чтобы отдать меч Гаю, но затем, когда один за другим были убиты его братья, я начала понимать его истинную натуру и не стала дарить ему меч. Чему сейчас несказанно рада. Ибо он позорит честь своего великого прадеда.
Спустя короткое время я этим мечом вскрою себе вены. Когда же я буду мертва, Ценис принесёт его тебе. Он твой. Всегда помни о том, что меч этот побывал в руках двух величайших мужей нашего века. Пользуйся им во славу Рима и, возможно, станешь им равным.
— Спасибо, домина.
— А теперь ступай и жди в атрии, пока Ценис поможет мне покинуть этот мир. Палл покажет вам обоим её новый дом. Возьми с собой Магна, чтобы он тоже знал, где тот расположен. После чего только от вас двоих будет зависеть, будет ли она жить в безопасности или в вечном страхе. Прощай, Веспасиан, носи принадлежавший моему отцу меч так, как он того достоин.
Веспасиан в последний раз взглянул на самую влиятельную женщину Рима, до глубины души потрясённый тем, как она, уже ногой в могиле, отдаёт последние распоряжения. Но даже она, при всей её политической прозорливости, вынужденно покидала этот мир. Ибо власть, которой она добивалась для своей семьи, оказалась сосредоточена в одном человеке, над которым она сама была не властна: её внуке Калигуле. Этот внезапный уход из жизни — впрочем, не такой и внезапный, подумал Веспасиан — был её последним шансом вырвать власть из рук внука и передать её бразды тому, кого она всегда презирала: сыну Клавдию.
Какая горькая ирония судьбы. По печальному взгляду зелёных глаз Веспасиан понял: Антония это осознает.
— Прощай, домина, и спасибо тебе за твой бесценный подарок, — сказал Веспасиан и, кивнув напоследок, повернулся и вышел вон.
День тем временем клонился к вечеру. Веспасиан прождал более часа, когда, наконец, из глубины дома показались заплаканные Ценис, Палл и Феликс. Они направились к нему через атрий. Казалось, здесь даже воздух пропитался горем утраты. Дом как будто сжался в комок и притих, пока его хозяйка истекала кровью в ванне.
— Она умерла, — произнесла сквозь рыдания Ценис, вкладывая Веспасиану в руки меч Марка Антония. — Теперь он твой, любовь моя.
Крепко взявшись за обтянутую красной кожей рукоять, Веспасиан вытащил меч из ножен и взмахнул им. Меч как будто был создан для его руки. Острый, словно бритва, стальной клинок — с выгравированным на нём именем первоначального владельца — отливал голубоватым блеском. Простая, овальная гарда была бронзовой, вся в отметинах отражённых ударов. Эфес тоже был бронзовым, ножны — деревянный футляр, оклеенный сыромятной кожей и для крепости взятый в четыре бронзовых обруча. Веспасиан, хотя и знал, что этим клинком Антония только что вскрыла себе вены, улыбнулся. Это был настоящий боевой меч. И принадлежать он должен настоящему солдату. Ему было понятно, почему именно его лезвием Антония свела счёты с жизнью.
— Как она умерла? — Веспасиан спросил и вернул меч в ножны.
— Благородно и без страха, — ответил Палл. — Она подписала завещание и вольную Ценис и Феликсу, продиктовала пару писем. Затем прошла к себе в опочивальню и подготовилась. После чего легла в тёплую ванну и... сделала это без всяких колебаний. Затем откинулась и закрыла глаза, пока кровь смешивалась с водой. Прежде чем силы окончательно оставили её, она прокляла Калигулу перед всеми богами и духами её предков, призывая их свергнуть его, чтобы положить конец страданиям Рима. Уж если они кого и должны послушаться, то её. — Палл посмотрел на заплаканную Ценис и приподнял ей подбородок. — Хватит лить слёзы, Антония Ценис. Ты наконец свободна.
