А за ним там отчаянье;

Не пойму я смиренья,

Не любовь к окончаньям;

Каждый день – предложение,

Без око́нченой точки;

Запятая – надежда,

Новый день бьётся в строчку.

Мягкий знак – это слабость,

Не решимость, смущенье.

К себе жалость, покорство,

Кротостью укрощенье.

Твёрдый – вера, любовь

И в душе примиренье:

Не отступишь ни разу,

Не наступит смиренье.

Как-то шумно стало

от человеческой злости,

жизни тихой нам мало

– мы собаки,

бросьте нам кости.

Не хотим тишины

– дайте музыки злости:

крови, криков и боли

озлоблё́нные горсти.

За стенами тут шумно

Я пророка не слышу!.

Стёкла сталью залиты

Я к тому ж и не вижу.

Кресло сбито цепями,

Я сижу – обездвижен.

Рвусь туда и обратно,

Путь надежды мне виден.

Вдох – туда и обратно,

Пока цепи не вырвет!

Нет дороги обратно,

Коли начал держись ей!

Кто однажды собрался,

Проиграв, не получит прощенья;

Ведь однажды начав,

Не отпустит к победе влеченье.

Если миг пораженья

– Снова с волей собрался!

Нет в глазах сожаленья

– Не напрасно старался!

Цепи крепкая штука,

Но пред временем зыбки.

Все преграды земные

Будут шагом разбиты.

Когда цепи упали

– Окислять буду стали!

Немой шум вмиг заткну я

– Отопру эти ставни!

Встану крепко ногами

И назад обращусь я:

«Надоело с цепями!

Никогда не вернусь я!»

Своего кресла мало,

Мне в своём доме тесно,

Я ору из окна:

«Дайте мне больше места!»

Некоторым людям не надо проблем,

Им надо жить в своем маленьком мире:

Дом,

Семья

И никаких проблем;

Проблемы – стресс,

Он невыносимый.

Живу один.

В квартире пусто.

Приправлено пространство тишиной.

Минимализм он в тренде,

Век абстрактного искусства;

Поймёт лишь тот,

Носящий мысль с собой.

Да…

Я!         Живу один

– и мне не грустно!

Так проживу и век другой.

А чтоб в твоей квартире было пусто,

Сначала надо стать наполненным собой.

Я по обыкновенности живу,

И слышу звук невыносимый:

Сосед сверлит,

На улице гребут –

Устал…

Ремонт невыносимый,

Что дрелью сверлит голову

Годами!

И я б наверх пошёл

И стрельнул в голову,

Крича словами:

Товарищ.

                Звук.

                Закрой!

Что сквозь щели слышно,

Промокшие от влажности сырой,

Прокуренной многоэтажки –

Век приличный!

Смотришь в квартиры

Кто

        Ещё

                живой!!!?

 …

А не поймешь,

Зайду я дважды,

И окроплю пространство тишиной.

Балкон.

Романтика, луна – сидим.

Рука к руке; ладони – держим.

Дыханье, ветер, чувства – мы одни.

Миг, мысли, страсти, запах – вечность!

«Целуй»

Мои колени, звёзды – нежность!

Твои уста, дыханье, взгляд твой – звук!

Мы тишина, ночные волны – ветер,

Двумя телами наполняющий сосуд.

Посмотри в мои глаза.

Ты не видишь, что тьма там?

Рвётся из кожи,

Бьётся набатом,

Просит пощады,

Уберечь от людских взглядов;

Души их слабы,

Речи их лживы,

Высокомерия ради

Их жизни носимы…

Взгляд их опасен,

Кровав

И насмешлив,

Как к счету один – становится вежлив;

В людях нету силы

Лишь зверство гормонов,

Прощеньем гонимы

Библейский законов;

Живут словно стая

И думают живы:

Мы люди из рая,

Но к аду гонимы…

Стоим в чернозёме –

Да крыльев в нас нету.

Копаем под землю;

Скупаем билеты.

Живем под землей мы,

В вагоны одеты,

Мечтая о крыльях,

Мы рыскаем в недрах.

Освоив лопату,

О свете забыли;

Темны души лампы, -

Мы не заплатили.

Накинув очки

и замазав их краской;

Две в уши затычки –

Чёрно – белый шум в массы.

Не тянемся к небу,

Во тьму мы уплыли.

О рае забыли –

Мы адом влечимы.

Поигрывая на виолончели в глухом городе,

Музыкант каждый день разрывал своими движениями пространство,

Отправляя по воздуху ноты.

Единственные, кого он собирал вокруг, так это голубей,

Которых сутками напролет, хлебом и надежной на что-то лучшее,

прикармливала местная сумасшедшая.

Давала она надежду и музыканту,

Что на бесплатную еду и мечты, отвлечётся хоть пару человек.

Но он не понимал, что любовь к сложному и прекрасному сродни получению

удовольствия от беззаботной жизни:

Когда, чтобы растрачивать на голубей хлеб,

Тебе не ненужно иметь справку.

Вечером город собирался спать,

А в центре, у памятника свободы,

Так и сидел музыкант и местная сумасшедшая.

Один верил в то, что она там не только ради голубей;

а вторая, считала, что птицам полезна классическая музыка.

Я, человек,

я верю что сегодня могу быть таким,

а завтра другим,

а вчера я совсем был третьим;

и почему я должен прилипать к одному (?)

– я совсем не пойму,

если вам так привычнее видеть:

предавая себя,

мы теряем года,

что единожды дали;

ведь всё это игра

не поймём никогда

кем те правила да́нны.

И я завтра проснусь,

другим лицом улыбнусь

ко вчерашнему миру.

Станет завтра – вчера,

а сегодня – тогда,

каждый день партия,

что на шахматах жизни.

Не по душе завтра Я?

– оставь в сердце вчера

и иди с ним по жизни.

Просто помни всегда, –

жизнь вся эта игра,

нету правил в ней, –

свыкнись.

Я ходил на работу часто,

что ещё больше раздражало начальницу;

стоило мне открыть рот и её день начинал портиться.

Не сказать, что я получал от этого удовольствие, –

я просто не мог жить по-другому:

просто её понимание жизни

не совпадало с биением моего сердца.

А по негласному закону природы:

любой диссонанс ведёт к разрушению.

И в этом нет ничего противоестественного:

я продолжаю жить дальше,

а она,

возможно опять в поисках близких себе частот.

Последнее время смотрю на себя в зеркало и зрачки сужаются:

то ли мне надо пить больше кофе,

то ли у меня редкое заболевание глаз,

или просто надо быть реалистом, и признаться в ненависти к самому себе.