Все здесь было таким: едва теребящим какие-то воспоминания. Запах непроходящего холода, призрачный шелест ветра, извилистые улицы и низкорослые домики в английском стиле. Эта страна звалась Кристианией и располагалась внутри Копенгагена, но на этом сходство с реальностью заканчивалось. У Марии было ощущение, что она знает что-то об этом странном мире, но пока не понимает, что она знает. Точнее, будто бы не может вспомнить до конца.

За спиной Марта уже перенесла весь вес на ногу, стоящую на большом круглом камне, а Гвилим с Кухулинном умудрились не поссориться, взявшись двумя руками за два края карты и медленно поворачивая ее по кругу, будто она могла измениться от вращения.

– Мы можем попробовать дойти сюда, на мост Революции…

– Кукольник не говорил мне ничего про мост Революции, он сказал идти сразу к зеленому крестику, который ведет на третий круг.

– Ну не понятно же, где он точно. Кукольник сказал…

– Вы знаете, что Кукольник псих, – Мария повернулась к ним, – да? Он сумасшедший.

Марта сняла ногу с камня. Она поигрывала бутылкой, раскручивая ее, как дубинку.

– О да! – согласился Гвилим. У него еще были свежи воспоминания о странной встрече на набережной. – Каждый раз, что мы его видим, он выглядит по-новому. Когда он нашел меня, у него были огромные голубые глаза и черные перья торчали из головы, и я был просто уверен в том, что он на самом деле огромный ворон.

Все кивнули.

– В баре, когда он вербовал меня, он был тощим и вытянутым, совсем как подросток, и с очень длинным носом, – вставил Кухулинн.

Он искоса посмотрел на Марту, потому что знал, что ей не очень нравилось, когда обсуждают Кукольника. Но в этот раз она, похоже, подрастеряла свою веру в него и спустила им все с рук. Более того, она добавила:

– Он и впрямь не в себе. И постепенно становился все хуже и хуже. Вы знаете, какие слухи ходили по городу о нем?

Гвилим переступил с ноги на ногу. Мария почувствовала себя зябко.

– Будто он никогда не спит.

– И еще у него нет тени, – добавил Гвилим.

– Он может превращаться в ворона, – машинально вставил Кухулинн.

– А если он поцелует тебя, на этом месте начнут расти анютины глазки.

– И если он подложит тебе в карман перо, то ты обречен видеть его снова и снова, – вздохнул Гвилим.

– И еще он разговаривал с луной.

– Что только один человек на свете знает его настоящее имя.

– И он никогда не стареет.

– Потому что он вампир.

– Нет, просто он живет задом наперед, как Мерлин.

– И его глаза на самом деле – синие стеклянные шарики, которые для аквариумов.

– Ну это уже чушь, – оборвала Марта, – глаза у него человеческие… Или кто он там?

Она отлучилась из беседы на мгновение, чтобы толкнуть какой-то камушек ботинком, а потом продолжила:

– Я же училась у него шить одежду два года, давным-давно, когда на первом круге была смена сезонов и эта местность кишела жизнью. Он всегда выгонял меня домой до заката, так что я не знаю, спал ли он, но про тень – это правда. В солнечные дни, еще до того, как наступил Апрель, я иногда смотрела на него, когда он не смотрел на меня. Солнце падало прямо на него, а тени не было.

– И давно он такой? – спросила Мария.

– Он уже был таким, когда я пришла к нему учиться. И кстати, я ни разу не видела, чтобы он мастерил кукол.

– Откуда же тогда это прозвище?

Волосы Гвилима, те, которые стояли на голове прядями, слегка шевелились на легком ветерке, поднявшемся лишь на четвертый день. У Марии ныли кости. У нее разболелась шея, и она аккуратно терла ее руками. От этой боли пришла изможденность, будто на суставы ее были накинуты силки. Неприятно тянуло слева, прямо под ухом, словно кто-то пытался переломить ей шею, но бросил на полпути.

– Про него ходит очень много слухов. Единственное, что я знаю наверняка, – он волшебник, – просто ответила Марта, – поэтому он постоянно меняется, может быть, поэтому он не спит и не отбрасывает тень. У него много странностей.

Она помотала головой и помрачнела.

Мария указала рукой на поворот.

– Идем туда.

Все посмотрели на нее.

– Откуда ты знаешь?

Еще чуть-чуть – и она начнет хромать. Она чувствовала себя старой бабкой, на которую пагубно влияет влажность воздуха. Небо Апреля было угрожающим, наполненным водой, но все же никак не разрождающимся дождем. И эта стоячая влага в ветре, и его промозглость, и безнадежность бледного однотонного света, и бесконечность белых туч ощутимо давили на нервы и вызывали мигрень. В Кристиании она стала ходячим барометром, и ей казалось, что и сама она наполняется тяжелой влагой, впитывая ее из клумб и земли.

– Мне снилась эта улица. Я думаю, это лучше, чем ничего.

Им пришлось согласиться.

Оловянная улица тянулась вдоль редкого парка и была похожа на неровный ряд разноцветных зубов. В солнечный денек магазины красиво отсвечивали стеклами и радовали прохожих радужными дверьми. Сегодня на улице не было прохожих, помимо этих четверых людей с разным цветом глаз, которые гулко шагали по мощеной дороге, а солнца было не видно за облаками, так что казалось, что все дома погрузились в зеленоватую воду, потому что от этой влаги уже и само небо начало затягиваться плесенью.

Ухоженный газон был окружен зелеными насаждениями, и единственная скамейка пристроилась вдоль узкой дорожки как прямоугольный черный жук. Марта и Гвилим смотрели вправо, на витрины закрытых магазинов, на плотно прикрытые двери на золотых щеколдах и пружинах, на задвинутые оконные рамы и деревянные перекладины, складывающиеся в кресты; заглядывали в пыльные окна, в темные комнаты заброшенных мастерских и кофеен, гадая, когда там в последний раз бывали люди и куда они все подевались. Но когда тебе снится сон, твой личный, персональный сон, и весь мир создан твоим воображением, вокруг не бывает людей, потому что сюжет сосредоточен на тебе.

Кухулинн смотрел вперед, сжимая ненужную карту в руке. Можно было гадать, что происходит в его рыжевато-пшеничной голове. И зачем он идет туда, куда идет? И зачем он так угрюм и всегда нетерпелив, если все знают, что ему некого искать? Ведь на самом деле в такую дорогу отправляешься, только чтобы найти кого-то. Гвилим, скажем, искал своего пропавшего на мельнице брата. Марта искала Кукольника, и каждый раз, что она находила его, он снова исчезал, чтобы ей пришлось его искать и ждать указаний. Мария искала приключений, которые пришлось отложить из-за ломоты в костях. И только Кухулинн, думалось, оказался здесь случайно, будто его загнали силком. И он словно бы торопился куда-то, но одновременно не хотел идти – как если бы ему нужно было на прием к стоматологу.

На скамейку присел облаченный в черное джентльмен в цилиндре и сюртуке. Он опирался одной рукой на зонт, и его осанка была идеальна. Он слегка склонил голову, когда четверо проходили мимо, и Мария приподняла руку в приветственном жесте. Ее запястье снова заныло, когда она его изогнула, и она натянула дырявые рукава пониже. Всю жизнь ее мучали сквозняки, обгладывающие ее кости. Словно они истончались каждый раз; и их было никуда не спрятать, не вынуть и не положить в мешок, не сунуть между батарей, подальше от открытых окон; гуляющий воздух нужен был, чтобы спать. Сквозняк проникал под одеяло и ввинчивался в колени и локти и подъедал ее днями, а то и неделями. Мария уже привыкла к слабости в конечностях. Но шея – это было что-то новенькое. Это напомнило ей один стишок, который читала давным-давно. У кукольника была кукла – со сломанной шеей. Шея переломилась пополам, и кукольник, пожалев свое создание, примотал ее изолентой обратно, но шея не встала обратно, а так и осталась, и голова лежала на боку.

Мария медленно крутила головой, разминая пораженные мышцы, и, оторвав глаза от веснушчатого джентльмена с зонтом, увидела бледно-зеленую дверь магазина. Марта шагала рядом тяжелым шагом, и от ее полосатой кофты рябило в глазах, но вдруг зеленая дверь встала перед нею так ясно, будто ее только что нарисовали. Бледные окна, покрытые сухой пленкой времени, глядели слепо, но медная вывеска еще не совсем потускнела. Прежде чем остальные трое успели уйти далеко вперед, Мария подозвала их.