— О чем поговорить с мужем, владыко? — разочарованно спросила Ксения, понимая, что она пришла скорее не на благословление, а на торг.
— Храмы наши многие без колоколов, не хорошо сие, а государь запретил использовать бронзу, которую на войну забирает. А как же думать о душе, без колоколов? — патриарх, усиливая свои слова, поднял глаза к потолку и перекрестился.
Ксения отказалась отобедать с патриархом мясоедной пасхальной снеди, а поспешила покинуть патриарха, лишь посоветовав тому не забывать приезжать в Кремль, а то когда государь в Москве, так Игнатий глаза мозолит, а как царь уехал, так словно и паства исчезла, так как патриарх и носу не кажет из своей усадьбы.
— Царица? — удивился князь Пожарский, увидав, как Ксения Борисовна проходит в дом московского воеводы. — А мне сказывают, что ты пришла, а я и Фома Неверующий, не думал не чаял.
— Дмитрий Михайлович, вот была у патриарха, ездила за благословлением, да и решила зайти и к тебе, благо идти далеко и не надо, — завела светскую беседу Ксения, а Пожарский оценил и сопровождение царицы.
Ладно, что телохранители, часть их осталась в Кремле и даже без позволения царицы, ту все равно не оставят без охраны. Но Фрося… Пожарский помнил, какое влияние имела эта баба на государя, что царь только с ее рук питался, порой, Ефросинью и подкупить пробовали, чтобы она только пару слов нужных сказала государю. Пробовали и у некоторых получалось.
«Может через Фроську попробовать царю дать бумаги на подпись…» — подумал Пожарский, одной мыслью преображая ключницу в политическую фигуру.
— Ты, князь, куда поселил лекарей заморских, да того, кто парсуны малюеет — художника? — спросила Ксения.
— Ох, царица, как же утомился я. И художника того я поселить хотел в усадьбе, где пленницей София Радзивилл. Думал благо — быть воеводой в стольном граде, а нет же… — Пожарский осекся. — Прости, Ксения Борисовна, то моя забота, забудь, что сказал!
— Мне решать, Дмитрий Михайлович, что забывать, как и то, кого прощать! Пришли ко мне и ту пленницу знатную, да художника с лекарями, чтобы были завтра по утру все! — сказала Ксения и спешно пошла на выход, Пожарский чуть догнал, чтобы провести.
Не понравилось Ксении Борисовне, что ее не встретили на крыльце, что после не извинились, да не повинились. Пожарский не уважает?
А Пожарский уже вторую ночь не спит — прибыли новые переселенцы и все нужные и всех расселить, всем дать постой и серебра, заполнить бумаги. Князю помогают пять человек, но и этого не хватает. А еще большим усилием локализовали пожар в Москве, нужно было прибыть на пепелище и, как требовал государь, проследить за расселением обывателей, да уточнить причины пожара. И проблем очень много. Можно все перепоручить, но Дмитрий Михайлович посчитал, что оказанное доверие нужно оправдывать такой работой, какая не под силу никому более. Посмотрят бояре, как сложно быть воеводой в Москве при нынешнем царе, так и завидовать не станут, козни строить не будут.
Князь не ввел в свою работу только одну рекомендацию государя — уделять день для челобитчиков. И не потому, что противится этому делу, а просто время не может выделить. А так, такие просители — это хорошее дело. Мало того, что наполняется казна, ибо любая челобитная пишется на специальной бумаге, с теснением герба, так и подарки можно ожидать немалые. Кто же к московскому воеводе придет жаловаться без подношения, на принято такое на Руси.
— Царица! — Фрося удивленно обратилась ко Ксении Борисовне, когда они уже ехали в карете в сторону Кремня. — Вот так смотрю на тебя, а ощущаю, будто государь рядом.
И Ксения не стала отвлекаться на двоякость заявления Фроси, что она ощущает рядом ее мужа. Царица была под впечатлением от того, как протекает день. И, если такое поведение будет оценено ее мужем, то есть шанс стать абсолютно счастливой. А она возьмет на себя часть вопросов, которые заставляют ее мужа меньше проводить времени в постели… их общей постели.
*………….*……………*
Между Торопцом и Старой Руссой
18 апреля 1607 года
— Аксель, и зачем вам это было нужно? — спросил Юхан Шютте. — Я же сказал, аккуратно прощупать царя, а не так… на грани оскорбления.
— Господин Шютте, вы же знаете, что он не царь. Шуйский, этот бежавший слизень, немало рассказал. Есть сведения и показания людей, что на троне в Москве Гришка Отрепьев. Так чего мне было перед ним лебезить? — объяснял свою мотивацию Оксеншерна. — Да, я прошел по краю, но царь проглотил все, оставил за мной последнее слово.
Аксель Густавссон был доволен собой. Безумный поступок делал из него героя в глазах короля. Оксеншерна стремился быть ближе к трону, мужчина был уверен в том, что достоин этого. Но вот такие мастодонты шведской политической системы, как Юхан Шютте, не дают развернуться молодым дарованиям, к которым Аксель себя относил. И нельзя было сказать, что он не был прав. Отличное образование, исключительная смелость во всем, что он недавно и показал, ну и беспринципность в выборе методов достижения целей — вот то, что должно способствовать возвышению Оксеншерна.
— Мы должны знать, с кем имеем дело. И теперь мне есть, что сказать нашему королю. Ну и царьку я дал понять, что Швеция знает о его мыслях. Нельзя вот так взять и предать нас. Господа, вам не очевидно, что русский царек хочет нас предать? — распылялся Аксель.
— Хотеть и сделать — разные вещи, — сказал Делагарди.
Якову Пунтоссону был не приятен Оксеншерна. Тот был только чуть старше Делагарди, но уже имел немалый вес при дворе. И что претило и вызывало раздражение у генерала — Оксеншерна шел к своей цели через не всегда честные поступки.
— Я все же соглашусь с вами, Аксель, — поддержал Оксеншерна глава делегации Юхан Шютте. — Наша цель — соединить финские земли с Ревелем и Нарвой сухопутным коридором. И для этого нам нужны Корела, Новгород, Псков. Русский царь, кто бы ни был на троне, не станет отдавать эти земли. Русские же лелеют надежду хорошо выйти на Балтику, да чтобы еще с развитой инфраструктурой портовых городов. Рига — плохая идея, там Западная Двина и эту реку нужно оседлать, иначе город-порт будет иметь многие проблемы. Витебск, особенно Полоцк — сильные крепости, что стоят Двине, или ее притоках, а русские не могут быть столь сильными, чтобы взять даже одну твердыню. Это не то, чтобы, словно шуты, прыгать, да кувыркаться на радость мальчишке, тут реальное воинское искусство и удача нужны.
Все трое мужчин рассмеялись, вспоминая тот спектакль, что был продемонстрирован при приеме у царя, никто не смог оценить подготовку, воспринимая все, как фарс.
Трое знатных шведов, наконец, смогли завести откровенный разговор, так как королевич все же сморился и, несмотря на ужасные дороги, или их отсутствие, Густав Адольф уснул в карете. Королевичу не стали говорить о том, что произошло и как Оксеншерна прошел по краю. Скажи Аксель такое, вернее с таким тоном, хоть какому монарху, то реакция правителя должна была быть неизменно жесткой. И королевич мог сам одернуть Акселя. Зная формирующийся характер наследника шведского престола, Густав Адольф мог бы и наказать своего же соратника. Так что в присутствии королевича никто не говорил об инциденте, кроме как вторить восхищенным речам сына короля, оставшегося под большим впечатлением от увиденного в русском военном лагере.
— Царь слабак, нужно только нажать на него и Швеция получит сильно больше, чем даже от того побитого пса, Шуйского, что сейчас сидит на хлебе и воде в Стокгольме, — распылялся Оксеншерна.
Не получив отлуп за свой поступок, Аксель пошел на поводу своим эмоциям и стал бахвалиться. Когда швед выходил из комнаты, где нагрубил царю, его всего трясло и он ждал, что небо низвергнется, но… ничего не произошло и сработало правило, когда преступник, не получая наказания, начинает вести себя пуще прежнего и хвалится своими подлыми деяниями.
— Не заговаривайтесь, Аксель, мы еще не знаем, чем ответит царь, — пытался остудить своего молодого коллегу Шютте.
