Как же не помнить, если тетя забрасывала меня трудами Лазуревского и даже настояла на том, чтобы выпускное сочинение в школе я писала по его поэзии! Современное творчество, по моему скромному разумению, уступавшее былому в стилистике, но, несомненно, выигрывавшее в сюжетном плане, энтузиазма у тети не вызывало. Вот и сейчас, томно прикрыв глаза и вскинув длинные кисти рук, Дора принялась декламировать хорошо поставленным голосом «из раннего»:

И так далее и тому подобное. Обычный набор романтической чепухи, которая вылилась из-под пера захлебывавшегося от восторга холерика. Не скажу, что нехитрые строчки молодого в ту пору литератора, якобы посвященные тете, трогали меня до глубины души. Зато по привычке пафосный Дорин перфоманс, похоже, оценили посетители вагона-ресторана. По крайней мере, по окончании «номера» мое плечо тронула сзади чья-то рука. Обернувшись, я увидела женщину неопределенного возраста в приметных очках с толстыми стеклами. Она сидела за соседним столиком со спутницей и, судя по всему, ловила каждое слово монолога моей не в меру артистичной родственницы.

– Простите, я невольно подслушала ваш разговор, – негромко подтвердила мои подозрения женщина и, перехватив взгляд Доры, заговорила уже громче: – Это ведь строчки Станислава Лазуревского, верно? Как приятно встретить единомышленниц! В наш суетный век совсем не осталось места творчеству, и эти стихи – словно глоток свежего воздуха. Вы не представляете, какое счастье для меня разговаривать с человеком, близко знавшим истинного творца…

Всё, более-менее спокойный ужин на этом закончился. Как и наше уединение. Вскоре Надя – так звали новую знакомую – перекочевала к нам за столик и включилась в оживленное обсуждение творчества Лазуревского. Ее подруга в какой-то момент испарилась, а мне оставалось лишь закатывать глаза и ждать, когда поток восторгов и воспоминаний иссякнет. Небо за окнами давно потемнело, вагон-ресторан опустел, а мы все никак не могли поставить точку в затянувшемся ужине.

Тему творчества логично сменило восхищение харизматичной личностью поэта. Надю интересовало буквально все: какими были Стас и его привычки в молодости, что ему нравилось, а что он ненавидел, когда принял решение перебраться к морю… Я украдкой разглядывала поклонницу «творца»: наверняка под пятьдесят, среднестатические рост и фигура, а еще бледное лицо, почти полностью скрытое под толстенными линзами очков, и на контрасте – жесткие, как щетка, крашеные волосы медного оттенка, небрежно стянутые в хвост. Все вместе создавало унылый образ синего чулка, этакой старой девы, живущей книжными страстями. Таким свойственно на расстоянии влюбляться в недосягаемых красивых статных суперменов и фантазировать до беспамятства, проживая невероятную бурную жизнь в своей же голове.

– Мы познакомились у моря, – лились потоком откровения Доры. – Я только-только приехала с подругой на юг, устроилась в частном секторе. Первое самостоятельное путешествие, столько впечатлений, надежд, никакого одергивания родителей… ну, вы понимаете, Наденька. Помню, сижу утром на камушке, пока подруга плавает, любуюсь набегающими волнами, слушаю крики чаек… И вдруг, будто шторм сзади налетает: «Наконец-то, вот вы и появились! Как же долго я ждал вас, о моя муза! Почему, почему же вы так медлили, почему не приехали раньше?» Я, признаться, опешила…

Еще бы не опешить, когда тебя вот так берет в оборот молодой, красивый, энергичный и при этом совершенно незнакомый парень! Статный, мускулистый, с блестящей от морских капель бронзовой кожей… Поначалу Дора решила, что местный Аполлон просто обознался. А он, не давая Доре опомниться, вывалил с десяток весьма лестных, изобилующих изысканными эпитетами комплиментов, потом на ходу сочинил несколько поэтических строк… К моменту, когда подруга закончила свой утренний заплыв, Стас уже успел добиться у Доры обещания встретиться на этом самом месте вечером. И понеслось: свидания, море, закаты, стихи…

Я слушала этот рассказ без особого внимания – как-никак, не в первый раз. Зато Надя внимала каждому слову, а в какой-то момент даже откинула голову, любуясь проносящимися перед мысленным взором картинами. Видимо, прошедшие годы и недосягаемость кумира сроднили его поклонниц, уничтожив малейший намек на ревность. И теперь Надя будто сама проживала счастливые моменты Доры, ухватившись за редкий шанс узнать чуть больше, чем значилось в скупых строчках интернет-энциклопедии.

– А каким он показался внешне? Говорят, в молодости это был редкий красавец. – Даже толстые линзы не могли скрыть жгучего любопытства, которым загорелись глаза Нади. – Конечно, все мы видели фотографии на обложках книг, в Сети… Но черно-белые снимки не дают полного представления. А новых фотографий до обидного мало…

Надя не без досады вздохнула, и мы с Дорой понимающе закивали. В 1990-х, словно знаменуя отказ от прошлого, Лазуревский бросил занятия спортом, которые так пропагандировал, и отпустил бороду. На публике он теперь появлялся крайне редко, затаившись в своей Пегасовой бухте и строча книгу за книгой. Читателям оставалось только отслеживать новинки да ждать редких интервью. В полноватом, заросшем литераторе едва угадывался тот прекрасный, словно греческий бог, лихой богемный парень с голубыми глазами и идеальными чертами. Что ж, новая жизнь – новый имидж…

– Он буквально ослепил меня, – живописала между тем Дора. – Атлетическая фигура, сильные руки, открытое лицо… Не удивляюсь, что многие приписывают ему прямо-таки огромный рост. Но нет, вполне среднестатический для мужчины, хотя, конечно, Стас – высокий. Наденька, вы наверняка помните тот известный портрет на обложке его раннего сборника: величественная фигура на фоне бушующего моря – прямо Колосс Родосский! В реальности он, естественно, был красавцем, но другим. Не таким неприступным, скорее наоборот – общительным, живым, остроумным…

– Ну… не знаю.

В голосе Нади послышалось разочарование. Видимо, развенчание мифов о кумире пришлось ей не по душе. Мне даже показалось, будто по Надиному лицу пробежала тень ревности. Что ж, я ошиблась, когда решила, что пролетевшие годы сделали Лазуревского этаким общественным достоянием. Он устраивал поклонниц развеселым балагуром-холостяком и богемным оригиналом, но только не чужим возлюбленным. Пусть и бывшим.

– Столько времени прошло, наверняка многое с годами выветрилось у вас из памяти… Признаться, трудно поверить, что Лазуревский был таким уж обыкновенным.

Готово. Легкого оттенка недоверия в тоне вкупе с едва заметным намеком на солидный возраст хватило, чтобы Дора мгновенно сделала стойку. Ах, кто-то смеет сомневаться в подлинности воспоминаний «из первых уст»? Взвившись в долю секунды, тетя в последний момент все же успела взять себя в руки и с нажимом удава, нависшего над кроликом, выдала:

– Наденька, я никогда ничего не говорю просто так. Давайте пройдем к нам, покажу вам фотографии и письма Стаса. Пойдемте-пойдемте, к чему скромничать…

Надя виновато затопталась на месте, но пуговки ее глаз под очками зажглись азартом. Ох, и свалилась на мою голову эта провокаторша! Планируя поездку, мы с Дорой раскошелились на современный спальный вагон повышенной комфортности, и к этому моменту я, почти не сомкнувшая глаз накануне, рассчитывала уже мирно отдыхать. Сознание мутилось от усталости, ноги едва слушались, но я покорно побрела вслед за Дорой и Надей по узкому проходу.

Тетя поднесла электронную карточку к считывающему устройству, и дверь послушно открылась. Горя желанием доказать свою правоту, Дора бросилась внутрь, но тут же застыла как вкопанная. От неожиданности мы с Надей налетели на нее сзади. Постояв на месте с полсекунды, Дора всполошилась и кинулась к сумке с вещами.