Протопопов зевнул, то ли от того, что речь затянулась, то ли от того, что на дворе ночь вступила в свои права. Но карандаш из руки не выпустил. Глобачев начал читать быстрее, без прежней расстановки и явно стал пропускать витиеватые обороты. Он то вообще думал, что доклад господин министр прочитает сам, вот и упражнялся в литературном мастерстве и словесных изысках.

– Как и в 1905 году, беспорядки молодежи найдут отклик в беспокойных рабочих кругах. Забастовки рабочих, их выходки и сочувственное к вышеуказанному отношение интеллигенции, – все это… – видно было, как Глобачев пропускает если не предложения, то выкидывает из предложений слова и переформулирует на ходу. – Спровоцирует выступления подпольных революционных партий, террор и уличные скандалы и беспорядки в ближайшем будущем. Далее… под влиянием различного отношения левых партий и прогрессивного блока к польскому и еврейскому вопросам перспективы грозных событий рисуются различно: Либеральная буржуазия верит, что, в связи с наступлением перечисленных выше ужасных событий, правительственная власть должна пойти на уступки и передать полноту своих функций в руки прогрессивного блока, и тогда на Руси… «все образуется»; Левые же утверждают, что Власть зарвалась, на уступки не пойдет и, не оценивая в должной мере создавшейся обстановки, логически должна привести страну к неизбежным переживаниям стихийной и даже анархической революции, когда не будет ни времени, ни места, ни оснований для осуществления кадетских вожделений и когда, по их убеждениям, и создается почва для «превращения России в свободное от царизма государство, построенное на новых социальных основах». Независимо от того, какое из мнений может оправдаться, отмечается беспокойство во всех слоях столичного общества, боящегося предстоящих катастрофических событий и мечтающего о том, как бы не пострадать при неизбежных проявлениях «красного и белого террора»: усиленно говорят о необходимости ликвидировать – кто может – дела, уехать в более спокойные места и переждать окончания приближающейся разрухи.

Глобачев наконец закончил и опустив листки своего доклада внимательно посмотрел на Протопопова. Очки его сползли вниз по переносице. Лицо помрачнело.

– Прогноз событий ближайшего будущего безошибочен и оправдается в действительности, – сказал он, уже не читая с листка и косясь на записи, сделанные министром.

Протопопов медленно повернул лист, на котором делал свои записи, положил перед Глобачевым. Глобачев взял лист, пробежался по строкам, приподнял бровь.

Записи Протопопова, выполненные в форме майндкарты, выглядели занятно для Глобачева. Все эти кружки, подписанные «Роспуск», «Распутин», «Оппозиция» и прочие, соединялись друг с дружком стрелочками. Но главное здесь было другое. Внизу листа была проведена линия, которой Протопопов отделил свои пометки от распоряжений, которые Глобачеву следовало исполнить.

– Уверены, господин министр?

– Выполняем.

Глобачев взял лист, сложил его несколько раз и сунул во внутренний карман пиджака.

– Будет исполнено.

Он поднялся и вышел из кабинета министра, когда часы показывали далеко за полночь.

Протопопов, на которого новая реальность свалилась лавиной, решил дожидаться утра в своём кабинете. Проводив Глобачева, узнал, что до поздней ночи в приемной министерства ошивался Марков Второй, которого ошарашили вести о прекращении финансирования. Не получив приём, просил записать его на завтра пораньше и обещал прийти чуть ли не с петухами. Однако охрана сообщила Маркову, что завтра у министра не приемный день, и он будет занят важными государственными делами вне здания. Протопопов понимал, что Марковым, как и теми правыми, кто поддерживал правительство в зависимости от размеров причитающегося вознаграждения, он займётся позже. Пока же существовали более насущные дела.

Министр долго ещё размышлял о докладе Глобачева и о том насколько щекотливой оказалась ситуация в России 1917 года. Потом вздремнул пару часов, устроив постель на полу своего кабинета, а с первыми лучами солнца проснулся бодрым, свежим и отдохнувшим. Сделал зарядку, выпил крепкий чай, взбодрился и переключился мыслями на дуэль. Вызвал к себе охранников и приказал подготовить к девяти утра автомобиль.

Ну и кое-что ещё приготовить…

Потом министр достал пистолет и отправился практиковаться в стрельбе. Даже не столько попрактиковаться, а скорее напряжение снять. Постреляв на заднем дворе министерства, он вызвал в здании нешуточный переполох. С оружием Протопопов был на «ты», а в помолодевшем теле стрелять было одно удовольствие. Тем более личным орудием министра оказался Кольт М1911 с клеймом «Англ. Заказъ», на деле поставлявшийся прямиком из штатов[5]. Ровно такой Кольт был одним из любимых пистолетов Александра в 90-е.

Начался новый день.

В начале седьмого к Протопопову пришёл Курлов. Нарядный, возбужденный, с краснючими глазами от недосыпа. Вряд ли генералу удалось сомкнуть глаза этой ночью, ой как вряд ли. Курлов осознавал в какое опасное дело он ввязывается, согласившись секундировать старого друга, потому что секунданты целиком и полностью разделяли всю ответственность вместе с дуэлянтами. А поскольку дуэль намечалась до смерти одного из участников, Павлу Григорьевичу предстояло ответить с Протопоповым за все возможные последствия подобной авантюры перед законом. Но надо отдать должное генералу, приняв предложение выступить секундантом, он даже не заикнулся ни разу о том, что желает откататься от своего выбора, даже если в душе хотел все переиграть и сдать назад. Не таким человеком был Павел Григорьевичем, не было в нем ничего мелкого и непорядочного.

– Поскольку нам нужен врач, я договорился с господином Цейдлером[6], он прибудет сюда к семи, – безжизненным голосом сообщил он. – Представляю, что будет с Германом Фёдоровичем, когда он узнает, зачем мы вызываем его на самом деле!

– И что же вы ему сказали? – поинтересовался Протопопов.

– Мне пришлось сказать ему, что у Вас вылезла пупочная грыжа!

На дуэль всегда брали с собой врача, что являлось неким неписаным правилом. Врач должен был оказать сражающимся надлежащую медицинскую помощь. Но по существующему законодательству, врач, который узнавал о дуэли, был обязан немедленно сообщить об этом в соответствующие органы, дабы пресечь преступление, творящееся на его глазах. Поэтому об истинной цели вызова врачей уведомляли в самую последнюю очередь, не давая тем возможность «переобуться».

Понятно, что сообщать на министра внутренних дел никто не станет, некуда попросту. Однако делать из уважаемого хирурга, приват доцента и доктора медицины, соучастника преступления, было по крайней мере некрасиво и нагло.

– Мне не нужен врач, – заявил Протопопов.

– Ба! Это ещё что за новости? – неподдельно удивился Курлов.

– Едем без него.

– А что я скажу секундантам наших оппонентов? Кто ж кровь будет останавливать? Раны сами себя не обработают, знаете ли, господин министр.

– Мы туда на смерть стреляться едем, нет? – Протопопов достал из стола свой Кольт, сунул за пазуху. – Едемте, я распорядился подать мотор к подъезду. На дуэль покатим с ветерком.

С этими словами министр тотчас двинулся к дверям. Курлов поколебался, видимо размышляя как сообщить Цейдлеру, что в его услугах больше не нуждаются и был совершен ложный вызов, но махнул рукой и отправился следом за Протопоповым.

В приёмной министр напомнил, чтобы всех назначенных сегодня на приём граждан переназначали на другой день, и снова сослался на свою загруженность неотложными делами государственной важности. Он понимал, что это не лучшее решение, особенно на фоне низкой популярности Протопопова, но шёл на этот риск по необходимости. Также оставил деньги за «ложный вызов» для хирурга и попросил непременно их передать Цейдлеру, даже если тот станет отказываться и сопротивляться.