Теперь Вовка и сам увидел, что бабка и впрямь в мыслях читает. Только почему же она сказала глупости, если и вправду сразу узнала, что Вовка думал. Он решил: раз бабка обозлилась, то лучше не спать, караулить, чтоб она чего с ним ночью не сделала.

Часа два лежал он, слушал густой сочный храп бабки на печи и незаметно уснул.

В следующие дни бабка по-прежнему обращалась с ним сурово, но ничего плохого не делала. И Вовка перестал остерегаться ее. По вечерам бабка долго звала его, когда он с ребятами играл в прятки, футбол.

Он научился огрызаться, когда она точила его за порванные штаны, утерянную панаму. Но днем делал всю работу, которую бабка велела, потому что иначе она не давала ему есть.

— Обойдется, не заработал, — говорила она, если он «забывал» принести воды, натаскать сучьев для печки.

Вовка никак не мог понять, как относится к нему бабка: ни разу она не пыталась приласкать его, ни разу не поцеловала.

Он теперь бегал босиком, как все ребята, ноги были в цыпках. Время от времени бабка на ночь смазывала их ему сметаной. Ноги моментально краснели, в трещинах выступала кровь. Боль была жгучей и невыносимой. Вовка прыгал то на одной ноге, то на другой, орал… А бабка смотрела на него и смеялась. Если он орал, по ее мнению, слишком громко, она сердилась, приказывала молчать.

— Нашел чего надрываться.

— Вам бы так, — заметил как-то сквозь слезы Вовка.

— Мне? — удивилась бабка.

Она подошла к печи, голыми руками достала из загнетки раскаленный уголек и положила на внутреннюю сторону кисти. Вовка, ничего не понимая, таращился на бабку. Но когда в избе противно запахло горелым мясом, он кинулся к ней, сшиб уголек с руки.

— Зачем вы? Больно ведь. — Он увидел обугленную ранку. Вокруг нее покраснело, вздулось.

— Чтоб ты не орал по пустякам, — спокойно заметила бабка. — Человек ты, а не глупая скотина: коль надо терпеть — терпи. — И впервые ласково тронула за чуб. — А за меня не бойся, я всякого натерпелась, и будет тебе выкать на меня, не чужой чай.

После этого случая Вовка совсем перестал бояться бабку. Уважение, смешанное с теплым чувством родственной близости, заставило его по-новому взглянуть на нее. Он увидел наконец, какие загрубевшие от многолетней работы руки у бабки, заметил грустные морщинки у рта, какие у нее бывают не только строгие, а и озорные порой глаза. Он стал видеть, как много бабка трудится: и в колхозе поспевает, и по дому, и в огороде. Заметил даже то, что бабка ходит чище и опрятнее других старух.

— Сколько тебе лет? — спросил он однажды.

— Да уж седьмой десяток на размен пошел.

— Это сколько же? — не понял Вовка.

— Шестьдесят один на днях стукнул.

— Когда на днях, чего ж ты не говорила?

— А зачем?

— Ну… подарок бы принес.

Бабка невесело усмехнулась.

— Чему радоваться-то.

Совсем незаметно они подружились. Вовке даже нравилось, что бабка не церемонится с ним, как с маленьким, разговаривает на равных. И он с ней мог поделиться своими сомнениями, огорчениями.

Летом они несколько раз ходили за ягодами, за травами. Бабка показывала ему целебные травы, учила.

— Смотри, подорожник. Вот как нарвет где, эти листочки на рану приложи — за ночь все вытянет. Он холодный, и боль успокаивает и грязь высасывает. Полезный листок.

В лесу она была как у себя в огороде: каждая травинка, каждое дерево были ей знакомы.

То выкопает какой-то корешок — калган, говорит, от живота, то объяснит, что девясил потому и называется девясилом, что он от девяти болезней силу имеет.

Из большой муравьиной кучи вытащила бутылку, наполненную муравьями.

— Зачем? — спросил Вовка.

— От ревматизма. Видишь сколько за два дня набежало: я им туда сахарку подсыпала.

— И все-то ты знаешь.

— Никто всего не знает, — весело откликнулась бабка. — А я-то уж и вовсе на грядке выросла, откуда мне что знать.

Она стала рвать и складывать в мешочек ромашку без венчиков, что росла вдоль дороги.

— А это для чего?

— Для запаху. Ее всякая нечисть в доме боится — клопы, тараканы.

Вовка вспомнил:

— Баб, а как ты кузнеца вылечила?

— Какого кузнеца?

— Да вашего. Он все головой мучился, по врачам ездил, а потом ты вылечила.

— О господи, я уж и забыла. Надо ж как помнят люди. — И по голосу ее чувствовалось, что она этим довольна. — Да как вылечила… Сам видишь, что с травами я знакома. Мать моя знахарка была, вот и выучила меня. А кто верит, того и совсем легко лечить.

— А он врачам не верил, что ли?

— Тут другое. Врачи лекарствами лечили, ну а коли лекарства не помогли, я и смекнула: надо верой лечить. Травки хорошей на воде настояла: «Пей, — говорю, — через три дня все пройдет». Ну, а как колдовке не поверить, — усмехнулась бабка, — поверил. А раз поверил, так и прошло.

Вовка засмеялся.

— А как ты узнала, что тетя Паша про мужа думала? Узнала, что он с подарками приедет?

— Ну это уж совсем пустяк. Смотри глазами, примечай, сам все знать будешь. Иду я это, смотрю, она белье на плетень навешивает, а взяла мужнюю рубашку и призадумалась. Лицо темнеть стало. Понятно чего: муж-то ее красавец, не то, что она. А я-то его сызмальства знаю, на плохое не пойдет. Ну и сказала: «Муж-то, поди, домой едет, а ты невесть чего про него в мыслях держишь». Глядь, а он и в самом деле приехал.

За эти годы Вовка совсем деревенским стал, и силы прибавилось, и никакая хворь его не берет. Отец, когда приезжает, не нарадуется.

— А я, мать, боялся, что сын у меня кисляем будет. Спасибо тебе, направила хлопца.

— Да уж, спуску ему не давала.

И бабка с гордостью смотрела на Вовку.

Вовка степенно помалкивал.

Отец у Вовки был рыбак. Настоящий, не то что те, которые с удочками. Он работал на рыболовном траулере в Мурманске. Работа нелегкая. Вовка это знал. И отец подолгу не бывал на суше, подолгу не виделся с Вовкой.

Пока мать была жива, жили, как и другие семьи рыбаков, ожиданием встречи. Но когда мать умерла, отец отвез его сюда и сам приезжал только в отпуск. Он приезжал уже два раза и этим летом тоже должен был приехать. Но телеграммы от него все не было и не было. Обещал приехать в июне, а уже пошла вторая половина июля.

— Ты чего это сегодня до звезд прибежал? — удивилась бабка. — Не заболел часом?

— Не-е… Из-за Тайки все переругались.

— Эвона. Чего бы это?

Вовка рассказал, как все было.

— Кто ее знает, отчего она такая, — выслушав его, сказала бабка, — может, и в самом деле нервенная — отец у нее… сам знаешь. А может, в деда пошла. Ох и колкий мужичишка был, царствие ему небесное.

— А что нам с ней делать?

— Меня чего спрашивать? Сами и разберитесь. Даром, что ли, шесть зим в школу бегали?

Вовка решил завтра же поговорить с Митькой. Он не мог понять, почему тому приспичило заступаться за Тайку, втягивать ее в игру. Совсем недавно он первым врагом ее был. Тут что-то есть. Только что — надо узнать.

С этим он и уснул.

Утром, полив грядки, он побежал к Митьке. Но тетка Наталья — мать его — сказала, что он ушел на рыбалку. Она всегда приветливо встречала ребят и тут тоже угостила Вовку пирожком с морковкой, спросила:

— Батяня пишет?

— Ничего нет. Обещал приехать, а сам все не едет.

Он охотно разговаривал с ней: тетка Наталья нравилась ему не только потому, что никогда не ругалась на ребят, охотно пускала в избу. Она расспрашивала про жизнь, про отметки, и видно было, что это ей интересно. А еще она правилась и потому, что, по Вовкиному разумению, она была красивой женщиной. Хотя по сыну вроде немолодая, а как пойдет в кино, в клуб, не отличишь от девчат, такая же стройная, легкая. И глаза у нее, как и у Митьки, удивляющие всех — светлые-пресветлые, а от густой каемочки черных ресниц словно даже и совсем прозрачные.

— С бабушкой-то как, не ссоритесь?