— Ешь, Геночка, ешь, — уговаривала его тетка, замечая, что он стесняется.

После обеда, повалявшись под грушей, Генка заскучал.

— Мамка-то где работает, знаешь? — спросил он у Томочки.

— Абрикосы обирает.

— Пойдем посмотрим.

Девочка вскочила и, мелькая черными пятками, заспешила, оглядываясь на Генку, вперед.

Деревья были густо усыпаны желтыми абрикосами. Даже земля под ними и та была вся в абрикосах. Томочка сразу, как пришла, стала собирать их в подол.

Тетя Дора стояла на лестнице, прислоненной к дереву.

— Помощники пришли, — увидела она их. — А ну, Гена, отнеси в корзину.

Генка взял из ее рук тяжелое ведро и потащил к корзинам, стоявшим в стороне. Томочка, придерживая подол с абрикосами, пошла за ним.

Кто-то еще позвал Генку, и он таскал ведра от одного до другого дерева…

— Хватит, Геночка, поди, уморился? — спросила тетя Дора.

— Ничего.

Не хотелось сознаваться, что у него уже ноет спина, болят руки, что жарко и хочется пить. Другое дело, если б хоть Томочка не работала, тогда можно было бы сделать вид, что играешь с ней, или повести ее домой.

Одна за другой подъехали машины, забрали корзины.

— По хатам! — весело прокричала какая-то девчонка так, как кричат «по коням!».

Хозяин уже сидел на порожке дома, курил самокрутку.

— Наработались?

— Угу, — ответил Генка. Он подошел к столу, приподнял полотенце, отломил горбушку хлеба.

— Погоди, сейчас вечерять будем, аппетит собьешь, — с улыбкой заметил ему Геннадий Афанасьевич.

На другой день Генка встал вместе со всеми — едва взошло солнце. Он хотел попросить Миколу взять его с собой на работу. Хотелось поездить на арбе — это поинтересней, чем возиться с абрикосами.

Но за Миколой прибежал мальчишка, вихрастый, с маленькими хитрыми глазками:

— Беги по цепочке. Срочный сбор дружины.

Микола побежал. А мальчишка остановился у плетня, рассматривая Генку.

— Дачничать приехал?

Неизвестно отчего Генка обиделся:

— Сам дачничаешь! Думай, чего говоришь.

Мальчишка подумал, почесал ногу об ногу.

— Табачку нема?

— Откуда? Сейчас спрошу у тети Доры.

У мальчишки испуганно округлились глаза.

— Тю, скаженный. — И, показав Генке кулак, он убежал.

Вернулся Микола сияющий, хотя и пытался это скрыть.

— Что это за сбор дружины летом? — полюбопытствовал Генка.

— Да так.

Ну, конечно, станет он рассказывать Генке о своих делах. Кто для него Генка? Так… дачник.

То ли Микола почувствовал, что Генка обиделся, то ли самому хотелось поделиться, стал рассказывать:

— Фрукты горят, не поспевают обирать. Директор совхоза обещал премию: десять ведер соберем — одиннадцатое нам.

— Здорово. А куда вам столько фруктов?

— Продадим и оркестр для школы купим. Я тогда на баяне выучусь. — Микола повел пальцами, словно трогая клавиши.

Значит, не придется на арбе покататься. Что же тогда делать?

— Микол!

— А?

— Можно мне с вами?

— Иди, если хочешь.

Множество ребят суетились в совхозном саду. Собственно, какой там сад — поле, громадное поле, еще вернее, фруктовый лес. Каждый захватил из дому ведро. Ведро было и у Генки. Он поставил его на землю и то и дело бегал к нему — ссыпать собранные в пригоршни абрикосы. Но ведро оказывалось все дальше и дальше. Приходилось таскать его за собой, каждую минуту наклоняться к нему.

Разъедало от пота спину, горели в обуви ноги, но разуться нельзя: тысячи колючек так и норовят впиться в подошвы. Руки со вчерашнего дня ныли и были тяжелыми, непослушными.

Генка сходил напиться раз. Вскоре ему опять захотелось пить.

Возвращаясь в третий или четвертый раз от бочки с водой, он поймал на себе насмешливые взгляды двух девчонок. Девочки что-то лопотали между собой, поглядывая на Генку. Одна из них — босоногая, стриженная наголо — оставила свое дерево и пошла впереди Генки. Она шла медленно, лениво переставляя ноги, явно передразнивая Генку.

Вторая девчонка давилась от смеха.

Вот как! Он старается, помогает им, а над ним еще смеются!

Генка повернулся и пошел прочь от ребят. Ладно, сами работайте, а ему оркестр не надо. И вообще он свободный человек: хочет — работает, хочет — нет.

Проходя мимо какого-то дома, Генка увидел в саду, в гамаке, мордастого мальчишку. Мальчишка лежал, плевался шелухой от семечек. Одна нога у него, толстая, со складками, свесилась к земле, словно у хозяина не было сил втащить свою ногу обратно в гамак.

Генка посмотрел на ату ногу, и ему сразу стало противно. Он брезгливо сморщился.

Мальчишка увидел, тотчас плюнул шелухой в его сторону.

Генка остановился.

— Ты чего?

— А ты чего? Что стоишь?

— Не твое дело, хочу — стою, хочу — иду.

— А ну проходи.

— Никуда не пойду. Твоя, что ли, улица?

— Сейчас встану, покажу чья улица.

— Встань!

— А вот и встану!

— Встань, попробуй!

Мальчишка смерил Генку глазами, с любопытством спросил:

— Нездешний?

— Твое какое дело?

— Я тоже нездешний. — И миролюбиво предложил: — Заходи, поговорим, а то тут со скуки подохнешь.

Мальчишка удивительно напоминал собой безбилетника на катере. Того, что лопал мороженое. «Паразит», сказала про него Тоня. А теперь… теперь такой же вот предлагает Генке «поговорить».

— На кой ты мне сдался, — прошипел Генка, — подыхай сам со скуки, — и пошел прочь.

— Цыган, Цыган, куси его! — истошно заорал мальчишка.

Позади загремела цепь, но Генка даже шагу не прибавил, не обернулся. На душе было муторно, как будто не с человеком поговорил, а ненароком отраву для мух выпил.

Что теперь делать, куда идти? Не возвращаться же к ребятам. Ох, и глупость он сморозил: подумаешь, девчонка посмеялась. Надо было самому тоже засмеяться и снова пойти работать. Другие-то работают, им легче, что ли? И, если по-честному говорить, вовсе он не из-за девчонки ушел…

Дома никого не было, даже Томочки.

Генка послонялся по усадьбе, сел за стол и приуныл. Зачем было сюда ехать? Пошли бы они сейчас с Сашкой купаться или, если он занят, с Тоней поговорили бы, почитать можно было. А здесь и читать нечего: все Миколкины книги на украинском языке. С самим Миколкой теперь не поговоришь — ноль внимания на Генку, фунт презрения.

Если бы он руку, ногу поранил — никто бы ничего, а так… Генка осмотрел свои руки. Как назло, ни одной царапины. Дурак, босиком не ходил, может, ногу занозил бы.

Генка поднял колючку с земли, поколол ладонь — больно. Еще нарывать станет, не обрадуешься. Может, сказать, что голова заболела? А что ответить, если станут спрашивать, где болит, да как болит? Почем он знает, как она болит. Это у взрослых только вечно голова болит…

От всех этих дум Генка так расстроился, что впору завыть. Он встал, не зная, куда деть себя, и вдруг увидел, что у плетня стоит она — та самая, стриженая. Генка застыл, не зная, что делать. А девчонка смотрела на него очень странно — виновато и покорно.

От калитки же шел к Генке Микола.

— Звиняйся, — сказал Микола девчонке, завидя Генку.

— Звиняюсь, — виновато и покорно ответила девчонка из-за плетня.

Генка не сразу сообразил, в чем дело. А когда понял, сердце его подпрыгнуло от радости. Ну конечно же, все считают, что он только из-за нее ушел. Просто думают, что обиделся человек, и все. Обидеться ведь каждый может.

И оттого что все так легко и просто обошлось, Генка засмеялся и, чтобы объяснить причину неожиданного смеха, сказал:

— Я думал, что пацан стоит, платья не видно…

— Це Настька, — ответил Микола и ласково посмотрел на девчонку.

Работа теперь совсем не казалась почему-то такой тяжелой. А когда запели песни, и вовсе стало легко. Генка тоже пел. И хотя многие песни были украинскими, незнакомыми, он все равно подтягивал, потому что невозможно было удержаться, когда даже сдержанный Микола и то пел.