— Кто свинарка? — спросил Генка.

— Я свинарка.

— Ты свинарка?

— Нет, ты, — сказала Сима и забарабанила ложкой по столу. — Есть-то будем сегодня?

— Цыть ты, — прикрикнула бабка и, виновато глядя на мать, сказала: — Вот и поговори с ней. Мужика-то в доме нет, и поучить некому.

Мать завертела кольцо на пальце. Генка знал, что она всегда так делает, когда волнуется.

— Мы с Федором говорили. Приехала бы к нам, устроили на завод. У нее же десятилетка.

Бабка потускнела.

— Ваше дело молодое. Пусть едет.

Генка представил, как они едут в поезде, выскакивают с Серафимой на станциях…

— Вот здорово бы! Поедем, Сим!

— Боюсь! — вздохнула Сима.

— Чего бояться? — загорелся Генка. — Знаешь, как хорошо будет! В кино будем ходить. У нас и телевизор есть.

— Да нет, я не про то… Мужиков-то с отцом двое вас… учить будете.

Генка ошарашенно отпрянул и взглянул на мать. Та опустила глаза в тарелку и закусила губу. Серафима тоже взглянула на нее, вскочила, чмокнула в щеку:

— Я на ферму. Мы уже ели, спросите Генку.

Долго дрожали стекла в окнах.

— Балованная она у вас, — сказала мать.

— Молодая, — словно бы поправила бабушка.

Вечером Сима, тихая и присмиревшая, сидела на табурете у порога.

Мать доставала из чемоданчика подарки. Бабушка получила теплый вязаный платок, в который она тотчас завернулась, и, подрагивая плечами, по-молодому прошлась по комнате.

Генка от души веселился.

— Чего смеешься? Хороша молодуха? — спросила, посмеиваясь, бабушка. — Вот угодили на старость так угодили.

Она бережно свернула платок.

Серафиме мать протянула прозрачную капроновую кофточку.

— Это мне? — не поверила Сима.

— Тебе, тебе, примерь-ка.

— Ой, спасибо, — разглядывая кофточку на свет, сказала Сима. — Отродясь такую не носила.

— Примерь пойди.

Сима вышла и долго не появлялась. Наконец вошла… строгая учительница, да и только.

— Сима, — убитым голосом сказала мать, — зачем же ты сразу две кофточки надела?

Сима удивилась:

— Ну а как же? Светится ж она вся.

— Хорошее белье вниз надо надеть.

— А тогда зачем кофточка? Можно в одном белье — все одно.

— В городе все так ходят, — сухо заметила мать.

— Да я что, я тоже буду. Кофточка замечательная. Можно под костюм носить. — Она посмотрела на Генку. — А можно под бельем.

Мать, кажется, ничего не заметила, а Генка отвернулся к окну, чтоб скрыть улыбку.

— Пожили бы у нас, — сказала бабушка. — Скоро вишни пойдут, сморода поспеет.

— Нет, надо ехать. У меня путевка. Три дня побудем и поедем.

Бабушка принесла кубан парного молока. Теплое, оно лепилось, и вкус у него был слегка горьковатый. Генка взял горбушку от круглого каравая, хлебнул молока и привалился к стене, закрыв глаза.

— Опять полыни наелась, — послышалось ему откуда-то издалека.

— Полыни? Значит, опять на выселки гонял. Ужо погоди… — сказал кто-то бабушкиным голосом. А сама бабушка вдруг затопала сапожками и понеслась по комнате. Платок птицей взвился над ее головой.

Потом Генка куда-то шел на чугунных ногах и внезапно провалился в мягкое, темное. Больше он ничего не слышал.

Проснулся он от холодной воды, которой изо рта прыскала на него Серафима.

— Эх ты, мужик… Здоров спать.

— Сама-то давно встала? — из-под одеяла спросил Генка.

— Давно не давно, а уж наработаться успела.

Весь день Генка провел с Серафимой. Вместе ходили на ферму. Там Сима заставила его рубить свекольную ботву. Сунула лопату в руки — чистить загоны.

— Ну как работка? — посмеиваясь, спрашивала она.

— Ничего, один день можно.

— А если не один?

— И… не знаю. А ты как?

— Надо же кому-то. Вот скоро и до нас механизация доберется, тогда полегче будет.

— А другой работы нет?

— Костяшками, что ли, в конторе щелкать? Нет уж! — Она посмотрела на свои часики. — Что-то Кузьминична не идет.

И вдруг лицо ее начало розоветь, словно падал на него невидимый никому отблеск. Все ближе и ближе до фермы доносились потрескивания мотоцикла. Сима сбросила с себя черный халатик. И Генка только сейчас увидел, что она в шелковом платье с рукавами-фонариками.

Мотор заглох у самой фермы. Генка выскочил посмотреть, кто там. На мотоцикле, одной ногой упираясь в землю, сидел молодой парень. У него были большие, какие-то очень смешные уши и веселые глаза.

— Фьють — свистнул парень. — Это еще кто такой?

— Я тут, — забормотал Генка, — я с… Симой. А что, нельзя?

— Можно, — разрешил парень и посмотрел куда-то за Генку.

Генка обернулся. Сима, хмуря брови, смотрела на парня, а лицо ее светилось по-прежнему.

— Пришла Кузьминична?

— Нет еще.

— А ты оставь пока его, — кивнул парень на Генку.

Все так же хмурясь и светясь, подошла Сима к мотоциклу. Она уже занесла ногу, но нечаянно ее взгляд упал на Генку, и нога застыла в воздухе.

Генка, не отрываясь, смотрел на нее.

— Нет, не поеду, — сказала Сима и лицо ее потемнело.

— Чего ты? — удивился парень. — Ведь договорились. — Он тоже посмотрел на Генку. — Купишь туфли — и обратно, за два часа обернемся. А то, смотри, раскупят.

— Сказано — не поеду, значит, не поеду.

— Как хочешь, — протянул парень. — Он еще чего-то подождал и рывком нажал на педаль.

Сима повернулась и ушла на ферму, а Генка присел на бревно, стал палочкой счищать грязь с сандалий. Хотелось разобраться в том, что сейчас увидел.

— А Симка где? — послышалось у самого его уха.

Он не заметил, как к нему подошла уже старая женщина в чистом фартуке, чистом головном платке и с мешком на плечах.

— Там она, — кивнул Генка на ферму.

— А ну, подсоби.

Женщина передернула плечами.

Генка посмотрел на свои вымытые руки, поднялся и неловко взялся за мешок. Женщина села и стала разглядывать Генку.

— А ты что ж — племяш ее, Федора сын?

— Сын. А вы что, знали папу?

Женщина усмехнулась.

— Знавала. — Она посмотрела на его клетчатые гольфы, на то, как он тщательно платком вытирает после мешка руки… — Не похож ты на него.

Второй раз уже Генка слышит это. Но ведь не мог же он измениться за каких-нибудь два-три дня!

Спать легли на сеновале. Сима сдвинула в сторону почему-то не прибитые несколько досок на крыше, и стало так, словно спишь под открытым небом.

— Зачем ты это?

— Люблю на небо смотреть. Я в школе больше всего астрономию любила. Не то чтобы там формулы какие, цифры, а вот просто звезды: Вега, Ригель, Сириус. Красиво?

— Красиво. А что это значит — Сириус, вот, например?

— Не знаю. Имена такие. Почему людям не дают такие? Меня если бы Вегой звали, я бы…

— Что?

— Красивая, наверное, была бы.

— Серафима тоже красиво.

— Ну уж красиво, скажешь. В будущем у людей, наверное, будут только красивые имена: Аннтоооон, — сказала она.

— Чего?

— «Антон» тоже оставят. Послушай, как звучит. Как колокол: Аннтоооон.

— Ии-ваннн, — сказал Генка. — Чем хуже?

— Ничего, — неохотно согласилась Сима. — Только Антон лучше.

— А Серафима — хорошее имя, зря ты. Вега хуже, вроде собачьей клички.

— Ничего-то ты не понимаешь, — вздохнула Сима. — Давай спать лучше.

Генка лежал, смотрел на звезды и думал. Почему так непонятно назвали звезды? Назвали бы по-русски. Чем плохо «звезда Серафима»? Он обязательно бы так назвал.

Он уже стал засыпать, когда услышал шорох в том углу, где тихо до этого лежала Сима. Скоро шорох перешел в бормотанье. Генка приподнялся, напряженно прислушиваясь. Белела в темноте постель, и едва-едва слышные слова доносились до Генки. «Бредит, — понял Генка, — вот потеха».

— Уедет милый мой, — бормотала Сима, — далеко уедет… — и замолчала.

Генка ждал. И Сима опять забормотала:

— Уедет милый мой, уедет далеко он, а я останусь здесь…