Словом, Митька заболел Мурманском. Он забыл сейчас все: уроки, деревню, ребят, Таю. Ему просто некогда было о них вспоминать. Мать не трогала его: она сама все никак не могла приноровиться к незнакомой городской жизни, к тесноте квартиры. Она ходила какая-то потерянная, глаза у нее иногда были красные, как будто она плакала. Как нарочно, дядя Никифор, встретив их, через день ушел в море.

На лестничной площадке, кроме их, было еще две квартиры. В одной жила большая шумная семья. Вечно кто-нибудь из малышей барабанил в дверь или, дотянувшись до звонка, разыгрывал такие трели, словно где-то случился пожар.

Но в той квартире, что напротив, было малолюдно. Изредка выходила молодая женщина с хозяйственной сумкой или портфелем, а один раз вышел военный моряк. И все. Больше из этой квартиры не выходил никто.

Митька уже про себя решил, что это бездетная квартира, и потому удивился, когда однажды он вышел на площадку и увидел на пороге этой квартиры девочку. Девочка была очень бледная, очень высокая. Она взглянула на Митьку своими блеснувшими в полутьме глазами и спросила:

— Ты в этой квартире живешь?

— Да.

— Ты Дима?

Митька не сразу сообразил, что «Дима» — это тоже его имя.

— М… м-да, — ответил он.

— Ты не смог бы помочь мне? Если, конечно, не очень торопишься, — спросила девочка и отодвинулась в глубину квартиры.

— Пожалуйста, — Митьке захотелось быть таким же вежливым, как и она.

— Понимаешь, я долго болела, ослабла… никак не могу достать книгу, голова кружится.

В большой комнате, куда вошел вслед за девочкой Митька, вдоль всех стен от пола до потолка шли полки, и на каждой полке — книги. Пожалуй, Митька нигде не видел столько книг. Их, наверное, было больше, чем в их школьной библиотеке.

Возле одной стены стояла небольшая лестничка. Митька влез по этой лестничке и достал книгу, на которую ему указала девочка. Книга была очень толстая, тяжелая, с золотыми буквами на корешке и обложке и называлась «Всемирная история».

Он с уважением посмотрел на девочку. Надо же, никто не заставляет человека, а она сама добровольно читает такие книги.

— Спасибо, — сказала девочка. — Давай с тобой познакомимся: меня зовут Кира. Ты любишь книги?

Митька постеснялся сказать, что он абсолютно равнодушен к ним, и кивнул головой. Но кивнул так, что это не было похоже ни на «да», ни на «нет». Кира сама решила, что это означало «да».

— Вот на этой полке — вся художественная. Выбирай, что хочешь. Наверное, не читал еще Жоржа Сименона: только что вышел.

Она предлагала ему и другие книги, говорила что-то, а он смотрел на нее, и, странное дело, она казалась ему почему-то знакомой. Он знал, что никогда не встречал ее раньше, и все равно казалось, что встречал. Кира говорила спокойно и рассудительно, как взрослая, и даже то, как она говорила, было Митьке знакомым. Удивительно!

Шло время.

Пообвыкнув, Митька уже реже носился по городу. Без завистливого гула в сердце смотрел и слушал жизнь порта. А двойка по алгебре напомнила ему вскоре, что есть такие дела, как домашние уроки, и заставила сесть за учебники.

Иногда вечером они втроем — с матерью и Вовкой — ходили в кино или смотрели телевизор, который мать недолюбливала, считая, что он портит глаза.

Она вроде смирилась с новой жизнью, похоже, думала, что осели они здесь надолго, потому что, когда вернулся с рейса дядя Никифор, стала уговаривать его устроить ее на работу.

— Да куда я тебя устрою, — отнекивался он. — Ты ж привыкла к вольному воздуху. На рыбзавод, что ли, пойдешь?

— А хоть и на рыбзавод. Не могу я сложа руки сидеть, сил нету, — сердилась Наталья.

— Как это сложа руки? — возмущались мальчишки. — Целый день работаешь.

— Разве это работа? Такую работу день и ночь работай, а все без толку. Нет, не могу я так, не по мне это…

— Побольше ей внимания уделяйте, когда меня нет, — наказывал дядя Никифор. — В кино ее хоть иногда водите.

— А мы водим, — отвечал Митька.

— Гуляйте с ней.

— Она в магазины ходит, на рынок.

— Надо как-то дотерпеть до весны, весной обещали мне путевку в санаторий для нее.

— Не поедет она, — сказал Митька.

— Знаю, потому и беру на двоих, вместе поедем. Не захочет — силой увезу. Полечиться ей надо.

— Вот хорошо! — обрадовался Вовка. — А мы вдвоем останемся. Правда, хорошо? — спросил он Митьку.

— Не надейтесь, — сказал дядя Никифор. — Я вам какую-нибудь старушку сосватаю, чтоб глядела за вами.

— Нашел маленьких, — обиженно загундосил Вовка.

Митька рассудительно заметил:

— Старушка даром не пойдет. Что мы, обед себе не сварим? Или дверь запереть забудем?

— Через три года паспорт получать, а тебя все ребенком считают, — подсказал Вовка.

Дядя Никифор замахал руками.

— Погодите, погодите! Еще и путевки никакой нет, а вы уже… Вы вот что — старайтесь, учитесь как следует, за матерью ухаживайте, тогда и видно будет, какой вы народ — самостоятельный или не очень, можно вас одних оставить или нет.

Попозже спросил:

— Скучаете по деревне?

— Не-а, — за двоих ответил Вовка.

Без интереса, но Митька все же одолел Жоржа Сименона: надо же было отдавать книгу.

Кира предложила ему взять еще что-нибудь. Он не решился отказаться и попросил «про путешествия».

— Вот замечательная книга, — сказала Кира и дала ему книгу «По нехоженой земле».

Книга и верно оказалась замечательной. Митька не только сам прочитал ее, но предложил и Вовке. И когда снова пришел к Кире, уже сам попросил еще что-нибудь такое же.

Так он и не заметил, как стал постоянным читателем Кириной библиотеки.

Теперь бывало, что он не только слушал Киру, ее советы, но и спорил иногда с ней, доказывая, например, что книги стоит читать только о путешествиях, ну и некоторые исторические, вроде «Степана Разина».

— Нет, — не соглашалась Кира. — Ты рассуждаешь… по-детски. Тогда ничего не надо — ни музыки, ни живописи, ни кино. Ты же ходишь в кино? А зачем?

— Зачем… там жизнь показывают.

— Хорошие книги тоже жизнь показывают. Зато книга всегда с тобой — и когда ты болен, и когда в дороге. Нет, ты просто не думал об этом, потому так и говоришь.

Честно признаться, Митька был согласен с Кирой, но уж очень ему хотелось доказать ей, что у него тоже есть свое собственное мнение, чтоб она не считала его за глупого. По этой же причине ему нравилось рассказывать ей о том, чего она не знала. А не знала она порой самых простых вещей, которые у них в деревне знал любой малый ребенок.

Как она удивилась, когда узнала, что хлеб зимует под снегом. Она сначала не верила, думала, что Митька смеется над ней.

— Ведь хлеб сеют весной, — стояла она на своем. — Вон и в газетах пишут: «Проведем весенний сев в срок». А никогда не видела «проведем зимний сев».

— Не знаю, как там в газетах пишут, а только яровые сеют весной, а озимые осенью. О зиму сеют, понимаешь?

И это объяснение как-то сразу убедило Киру.

— Надо же, я ведь сто раз слышала «озимые, озимые», а ни разу не задумалась, почему они так называются. А как же снег, мороз? Не вредно для зерна?

— Когда снег — это хорошо, он зерно прикроет — никакой мороз не страшен. А вот если снега нет, тогда беда. Вымерзает хлеб. Тогда весной землю под яровые перепахивают.

Однажды, когда они одновременно вышли из своих квартир, она спросила:

— Ты гулять или по делу куда?

— Так просто, — ответил он.

— Если тебе все равно куда идти, проводи меня. Мне надо к маме на работу.

Сначала Митька немного испугался: провожать девчонку. Но она сказала об этом как о самом простом деле, словно это по-городскому ничего не значило, и, боясь показаться деревенщиной, а еще потому, что это было ему приятно — идти с ней, он молча зашагал рядом.