— Может быть, ты сам скажешь? Я просто не знаю, как к нему подступиться.

Тайка узнала голос тети Натальи. С кем это она среди ночи беседы ведет?

— Да я уж пробовал заводить разговор — ничего не понимает, — ответил мужской голос, от которого у Тайки замерло дыхание.

— А Вовка?

— Что Вовка? Вовка рад будет, я же вижу, что он тебя любит. Только и слышишь: «Тетя Наталья сказала то, тетя Наталья сказала се».

Женщина счастливо засмеялась. Негромко засмеялся и мужчина. И от этого их смеха у Тайки мелко-мелко задрожало под коленками: точно так смеялись молодые парочки, прячась где-нибудь подальше от людских глаз.

Шаги и голоса удалялись. Тайке сразу стало скучно и не интересно все, и никакие звезды ее больше не интересовали: брехня это — загадывать желания. Уж кому на роду написано без счастья жить, так, значит, тому и быть. И никакие тебе звезды не помогут, никакие другие глупости.

Она вернулась в избу. На ворчание матери «носит тебя леший по ночам» отмолчалась и забралась в жаркую постель, где, раскидавшись, весь в поту спал Юрочка. Спать не хотелось. Тупо стучали ходики на стене. Постанывала во сне мать, сопел Юрочка, а в ушах звенел смех женщины, заглушая привычные ночные звуки. Вспомнилось, как однажды встретила их выходящими из леса, как сразу пошли в разные стороны, заметя Тайку. И то, как в кино ходили все четверо — с Митькой и Вовкой, ну ровно семья. Как она только не замечала этого раньше? Ослепла, что ли? И даже то вспомнила, как разговаривали женщины: «Ну и дай им бог, оба одинокие, нестарые». Теперь ясно было, про кого они. Тайка лежала с широко открытыми глазами и видела неясные тени на потолке, которые покачивались, и было похоже, как будто это ходит кто-то по улице, ходит долго, всю ночь…

Никифор шел с работы, с наслаждением вдыхая уже прохладный августовский воздух. Из сельпо с хлебом в руках выскочила Тайка. Увидела дядьку Никифора и шмыгнула вбок от дороги. Но он успел заметить ее.

— Таисья, ты что же это знакомых не узнаешь?

Тайка остановилась, носком поковыряла землю.

— Узнаю, — прошептала она.

— А коли узнаешь, отчего не здороваешься?

— Здравствуйте, — еще тише прошептала она.

Дядя Никифор подошел, поднял за подбородок ее вспыхнувшее лицо.

— Или случилось что? Дома все в порядке?

Тайка кивнула.

— А что же ты такая… какая-то?

Тайка промолчала.

— Ну, ладно, иди, — отпустил ее дядя Никифор, — а я сегодня все-таки загляну к вам. Поужинаю и приду. Разрешишь?

Домой Тайка влетела так, словно за ней гнались волки.

— Сдурела? — крикнула мать и разом погасила Тайкино желание сказать о госте. Она молча схватила веник и стала подметать пол. Расставила стулья вокруг стола, сбегала в поле за огородом и нарвала пучок ромашек. Но посудины подходящей для них не нашлось, и Тайка заткнула их за зеркало на стене.

Мать удивленно наблюдала за ней.

— Не иначе картошка хорошо уродится, — довольно мирно сказала она. Тайка воспользовалась этим.

— Ты б, мамань, причесалась хоть, а то ходишь шишигой лохматой. Да фартук бы скинула, эвон засалился весь, глядеть тошно, — без особой надежды сказала она.

А мать вдруг ни слова на это не сказала, скинула фартук и подошла к зеркалу. Тайка, затаив дыхание, следила за ней. Вот она сняла платок, взяла в руки гребень и задумалась.

— Сразу красивше сделаешься, — подстрекая ее, сказала Тайка. — А то придет кто — стыдобушка.

— Кто к нам придет, кому мы нужны, — вздохнула мать.

— А хоть бы и дядя Никифор. Возьму, говорит, сегодня и зайду. У тебя, говорит, мать очень даже хорошая женщина, — и чувствуя под ногами целую пропасть, словно кинулась в нее: — Красивая, говорит.

Мать наклонила голову, и легкий, едва заметный румянец окрасил ее щеки.

— Брешет и брешет, прости господи. Когда ты с ним говорила, во сне, что ли?

— И ничего не во сне. Из сельпо когда шла.

— И что ему надо? Или отец что натворил? — забеспокоилась мать. — И где его черти носят, не видела?

Она небрежно повязала платок на голову, так и не притронувшись гребнем к волосам.

— Ты ж причесаться хотела, — заныла Тайка.

— Делать мне больше нечего, как среди дня причесываться. Ступай луку нарви.

Тайка так громыхнула дверью, что мать выскочила за ней на крыльцо и долго поносила ее всякими черными словами.

— Разоралась, — ворчала про себя струхнувшая Тайка, — гляди лопнешь оравши-то.

И в избу вошла тихонькая, присмиревшая. Но и мать уже отошла. Она перебирала какие-то бумажки на столе, на Тайку не смотрела.

Когда, дождавшись отца, сели ужинать, и правда пришел Никифор.

— Садись, — пригласила мать и поправила на голове платок. Тайка порадовалась, что хоть фартука на ней не было.

— Садись, — пригласил и отец.

— Я уже ужинал, — отозвался дядя Никифор, — спасибо. А вот посидеть с вами — с удовольствием.

Но разговор не клеился.

Тайка громко причмокивала вчерашним, чуть прокисшим борщом.

— Уж и стряпаешь ты, мамань, хоть в ресторане тебе поваром быть.

— То-то ты у нас по ресторанам привычная, — засмеялась мать. — А что это борщ вроде бы прокис маленько?

— И нисколечко не прокис, вкусный.

Тайка с отвращением запихнула себе ложку в рот и причмокнула.

Дядя Никифор поговорил с отцом о каких-то делах и стал прощаться.

— А ты что ж это, Таисья, к нам не ходишь, обидел тебя кто?

— Не-е, — протянула Тайка.

— Так приходи, я новую песню подобрал — «Колокольчики». Знаешь?

Тайка засветилась.

— А когда — сегодня?

— Давай завтра. Сегодня уже поздно.

Митька увидел Тайку еще издалека. Ага, опять тащится к дяде Никифору. Как раз сегодня они с Вовкой надумали просить дядю Никифора помочь сделать подводную лодку, а тут опять эта цапля идет.

Митька сделал вид, будто не замечает девчонку, но как только она подошла, стал посреди дороги.

— А ну, поворачивай назад.

— Пусти. — Тайка попыталась обойти его. Но Митька не пускал.

И когда Тайка силой хотела прорваться, он так пихнул ее, что она едва удержалась на ногах. Конечно, можно было пройти огородами, но Тайка не хотела и не любила сдаваться.

Они стояли друг против друга и с ненавистью обмеряли один другого глазами.

— Сделай еще шаг, не обрадуешься. Нечего тебе к дяде Никифору ходить. Ходит, только людям мешает.

— А тебе какая забота? — прошипела Тайка. — Твой он, что ли?

— И не твой. Давай-давай, поворачивай.

— Может, думаешь, он на твоей матери женится? Как же, дожидайся. У него таких, как твоя мать, в Мурманске тысячи.

Митька секунду стоял ошарашенно, а когда до него дошел смысл Тайкиных ядовитых слов, он взревел и коршуном кинулся на нее. Ребята покатились по земле. Тайка пиналась ногами, кусалась, но Митька заломил ей руки, прижал к земле. Было больно, но еще обидней лежать вот так вот беспомощной, видеть над собой яростное лицо врага и быть не в силах ничего с этим поделать. И Тайка в голос заплакала. Митька сразу скис, отпустил ее. Тайка села, размазывая по лицу грязь и слезы.

— А все равно он мать твою не возьмет.

— Болтай! — прикрикнул Митька. — Мало получила.

Но Тайка знала, что лежачего не бьют, а она была все равно лежачей.

— Больно ей надо замуж, — сказал Митька. — К ней весной агроном сватался. Отказала. Пускай вон кому делать нечего замуж выходят, а нам и так неплохо.

— То агроном, — не смиряясь, сказала Тайка. — А то в городе пожить, на каблуках да в крепдешине.

— Дура, — плюнул Митька. — Чего несет…

— А ты баб поспрошай. Вся деревня только про них толкует. А про мать твою так прямо и говорят: мол, денежками чужими хочет попользоваться. У моряков их много, это тебе не агроном.