И внимательно посмотрел на Сашу.
— Меланхолия, конечно, мерзкая штука, — хмыкнул Саша. — Поэтому я предлагаю такой эксперимент. Делите пациентов на три группы: первым играете похоронные марши, вторым — Штрауса, а третьим — ничего. И смотрите, как это отражается на смертности после операций.
— Нужды нет, — сказал Пирогов. — Земмельвейс это уже делал. И сейчас многие думают, что родильную горячку вызывает эмоциональное потрясение у роженицы. Чтобы это проверить, Земмельвейс пригласил священника, который каждый день с колоколом обходил палаты и соборовал умирающих. Женщины на соседних койках были в ужасе.
— И как это повлияло на смертность? — поинтересовался Саша.
— Ваше Высочество, ну вы же знаете ответ, — улыбнулся Пирогов. — Никак!
— Есть ещё воля Божья, — сказал Дубовицкий.
— Знаете, что? — спросил Саша. — Я верю в две вещи: факты и логику. Земля круглая, она вращается вокруг Солнца, лягушачья лапка дергается, если через неё пропустить ток, а если мыть руки раствором хлорной извести, смертность падает на порядок. Из «А» следует «В», из «В» следует «С», и из «С» следует «D». А всё это ваше мистическое словоблудие — не для меня!
От дверей послушался вздох. Там стоял Гогель, только что вернувшийся после перекура, и с ужасом смотрел на Сашу.
— Александр Александрович, вы говорите, как атеист, — сказал он.
— Ни в коей мере, — возразил Саша. — Садитесь, Григорий Федорович, я вам сейчас все объясню.
Гогель обреченно вернулся на место. Куда ещё подопечного заведут по пути познания неблагонадежные профессора!
— Господь создал этот прекрасный мир, — сказал Саша, — а нас наделил искрой Божьей, которую мы зовём разумом. Насколько она улучшает бытие наше — вопрос дискуссионный, но Господь же не зря это сделал. Видимо он хотел, чтобы мы что-то поняли. Чтобы мы познали его творение. А сказать «воля Божья» — это отказаться от познания. Это не ответ, это отказ от ответа. А значит, поведение совсем не православное, а наоборот — совершенно атеистическое, поскольку противоречит воле Божьей.
— Ну, может быть, — буркнул Гогель.
И уперся взглядом в тарелку.
— Так, господа, какие ещё аргументы, кроме воли Божьей? — спросил Саша.
— Ваш опыт с морскими свинками тоже мало что доказывает, — не сдался Дубовицкий. — Вы же не одни бактерии им вводите, а гной, в котором много что есть, в том числе миазмические яды.
— Получим чистую культуру, — сказал Саша. — Это только вопрос времени.
И посмотрел на Андреева.
Тот опустил глаза.
— Даже, если микробная теория верна, это не доказывает, что микробы занесены извне, во время операции, — заметил Щеглов. — Есть же самозарождение жизни.
— Что? — спросил Саша. — Самозарождение жизни? Это про мышей, которые заводятся от грязного белья?
— Не совсем, — возразил Щеглов. — Не на таком уровне. Вам не известно о последних опытах Феликса Пуше?
— Нет, — признался Саша. — Я вообще не знаю, кто это.
— Французский ученый, доктор медицины, ботаник, зоолог, директор Руанского музея естественной истории, — объяснил Щеглов.
— И что за эксперименты?
— Пуше показал, что микроорганизмы растут и после их нагревания до 60 градусов в присутствии кислорода, хотя должны разрушаться под действием тепла.
— И где он их выращивал? — поинтересовался Саша.
— Он брал прожаренное сено и пропускал через него искусственно получаемый кислород, — ответил Щеглов. — От атмосферного воздуха вся система была изолирована ртутью. И после этого он обнаруживал в сене микроорганизмы.
— Плохо поставленный эксперимент, — предположил Саша. — Наверняка, был контакт с воздухом.
— Французская академия тоже это предположила, — сказал Пирогов. — Но вопрос не разрешен до сих пор. Дискуссия продолжается. Есть сторонники Пуше, и есть противники.
— Есть сторонники у теории спонтанного самозарождения жизни? — удивился Саша. — До сих пор?
— Да, Ваше Высочество, — подтвердил Пирогов. — И весьма убежденные.
— В самозарождение органических молекул я ещё могу поверить, — сказал Саша. — Но самозарождение бактерий — это полный бред. Они слишком сложны для этого.
— Почему вы думаете, что бактерии сложны? — спросил Щеглов.
— Ну, как? — удивился Саша. — Это же клетка. Клеточная мембрана, ядро…
Честно говоря, в наличии ядра у бактерий Саша совсем не был уверен, поэтому решил не бросаться термином «митохондрия».
— Такое впечатление, что вы не вылезаете из современных журналов по медицине, — заметил Пирогов. — Но принимаете предположения за открытия. Никто не видел у них ядра. У клеток растений — да. А про бактерии мы пока не знаем. И с клеточной стенкой та же история. У растений — да. Бактерия, конечно, чем-то отделена от внешней среды, поскольку обладает формой. Но это всё, что нам известно.
— По поводу журналов — преувеличение, — признался Саша. — Что-то читал, что-то слышал.
— И умеете анализировать, — заметил Пирогов.
— Надеюсь, — скромной улыбнулся Саша.
— Господа, Ваше Высочество! — торжественно начал Пирогов. — Я ведь тоже подозревал, что миазмы содержат что-то органическое, поскольку иногда ведут себя так, словно способны размножаться. И я хочу сделать заявление. Речь пойдет о вас, Александр Александрович.
Саша посмотрел с любопытством.
— В начале августа прошлого года вы встретились с Николаем Склифосовским и рекомендовали ему кипятить хирургические инструменты, — сказал Пирогов. — Я, конечно, быстро узнал об этом. Было совершенно очевидно, что это вариация метода Земмельвейса, который обрабатывал инструменты раствором хлорной извести. С точки зрения микробной теории результат должен был быть таким же: гибель возбудителей болезней.
Но Земмельвейс только и успел, что прочитать несколько публичных лекций, хотя уже имел последователей. Честно говоря, я не очень в него верил, а доказательства не казались такими уж убедительными. Так что взялся проверять только потому, что привык проверять всё.
Первые две операции прошли успешно, но в третьем случае начался гнойный диатез. Надо признать, что и случай был серьёзный: ампутация бедра. Вообще операция опасная для жизни. И я прекратил эксперименты, тем более что кипячение инструментов — дело хлопотное, а от мытья рук в хлорке кожа сохнет, натягивается, как на барабане, и горит, как от ожога.
— Инфекцию занесли с повязкой, бельём или этой вашей корпией, — сказал Саша. — Надо было прожаривать или обрабатывать горячим паром. Кстати, почему не вата? Чем вата хуже?
— Дороже, — объяснил Щеглов.
— Я проверяю корпию под микроскопом, — сказал Пирогов. — Грязную не использую.
— Этого мало, — возразил Саша. — В микроскоп не всё можно увидеть. И три случая — не статистика.
— Да, конечно, — сказал Пирогов. — Это не конец истории. Потом была ваша голодовка, Ваше Высочество, и тогда я счел своим долгом проверить ваши идеи так, как они того заслуживают. Я сделал более двадцати успешных операций подряд. После этого я потерял одного пациента, но было уже понятно, что метод работает. Я больше не оперирую иначе. Сейчас уже очевидно, что смертность упала в пять-шесть раз. Возможно больше. Это просто удивительно! Я же думал, что смертность для данной операции — вообще постоянная величина, что только не делай.
Я не хотел это обнародовать, пока не набрал достаточной статистики, но думаю, что Второй сухопутный госпиталь уже может подключиться к эксперименту.
— Хорошо, Николай Иванович, — кивнул Щеглов. — Не все будут довольны, но мы попробуем.
Пирогов посмотрел на свои ладони.
— Да, — улыбнулся он, — спасает то, что я оперирую только дважды в неделю.
— Но ведь человеческие жизни того стоят? — спросил Саша.
— Конечно, — сказал Пирогов.
— Я попробую сделать перчатки, — пообещал Саша. — Если только современные технологии позволят. Не всё возможно. Нобель взялся за резиновое производство в Петербурге. Пока речь шла о шинах, но, надеюсь, этим не ограничится. Скорее всего, будет совместное предприятие с американцами. Или купим у Гудиера патент на вулканизацию. Посмотрим.
