– Вот как она жизнь перевернулась, – сказал отец, – раньше я дразнил своими сытными завтраками их дядьку. Сейчас его племянники травят моего сына своими обедами. Ничего сынок заживём, и мы скоро, – успокоил его отец, – у меня не всё милиция забрала. Тогда при обыске, я кое-что припрятал. Думаю, пришло время кубышку свою распечатывать. Пора наша наступила по-человечески жить!

– Кубышка, это замечательно, особенно если она с золотом, – радостно вскрикнул Карп и тут же получил очередной подзатыльник от отца.

– Ты что орёшь? – зашипел на него отец, – хочешь, чтобы меня вновь в кутузку спрятали. Ты лучше попросись с братьями хоть раз на остров. Интересно, где они рыбу и зайца ловят?

– Прости, батя? – Вырвалось с радости, – виновато произнёс Карп, – но с собой они никого из парней не берут, а меня тем более не возьмут. Я уже просился. Они мне ответили, что со своим весом я лодку их утоплю. А нашей я управлять не могу, да и опасно, – а ну потечёт посредине реки, а я плаваю только топориком. Зимой же на остров и мой тесть боится ходить. Затеряться, там нет проблем, а ещё хуже в полынью, занесённую снегом, провалится. Там есть озеро или речка, рассказывал мне Корней, точно не помню, – этот водоём совсем не признаёт никаких морозов, но рыбы он говорит, в нём не водится. Вода в ней чистая, как слеза и Егор пьёт её и использует для приготовления пищи. А Настя моется ей, поэтому и мордочка у неё справная, – кожа как у младенца всегда. Да и сама она статная, – словно гимнастка. На неё парни многие засматриваются на нашей улице, но убогая она, кто с глухонемой жить согласится.

– Дураки твои парни, – зашёлся тихим смехом отец, – позже они узнают, какое это великое счастье иметь неразговорчивую жену! Ни тебе нотаций по утрам, ни укоров за развалившийся дом. Красота, да и только! Он прекратил смеяться и перешёл на серьёзный тон: – А речку я эту знаю, да и не речка – это вовсе, а широкий ручей. Вода там говорят целебная, поэтому и не замерзает. В войну народ с нашей улицы на санках туда ездил за водой, пока солдаты не оккупировали остров. Зенитки там повсюду стояли. Оберегали город от воздушных налётов.

– Так немец до нас же не дошёл? – изумлённо сказал Карп, – зачем зенитки.

– Немцы мы с тобой, а то были фашисты, – пояснил отец сыну, – но налёты были на мосты и автозавод. Почти вся оборонка в Горьком находилась. Вот благодаря этим зениткам Горький и не разрушили.

– Надо же, а я и не знал, – удивился Карп.

– Наша мать там была в ополчении в сорок втором году, – землю копала для установки противовоздушной обороны, пока ты не родился.

– Что – то не слышал, я раньше от неё таких историй?

– А наша мама нередко бывает, похожа на Настю Чашкину, вот поэтому ты и не слышал. Но дело не в этом: «Мне покоя не дают Чашкины и их дядька, – задумчиво сказал Феликс, – проследить надо за ними». То, что они на острове занимаются тёмными делами, мне это давно ясно. Но мне на это наплевать. Главное узнать, где они умудряются отлавливать столько рыбы. Жалко, что Зосим с Иосифом в армии. Придётся мне заняться Чашкиными, и ты глаз не своди с них по возможности.

– Батя, но мы ведь с ними друзья! – запротестовал Карп, – как – то неудобно за ними слежку устраивать и с чего ты взял, что они занимаются тёмными делами?

– Непонятливый ты Карп, – озабоченно произнёс отец, – я же не говорю тебе ходить им след в след. Вдруг случайно, увидишь, куда они завернут на своей лодке или услышишь от них про рыбалку. Хотя мне кажется, что они огибают по Волге остров и кидают сети, где – то в заводи у самого острова. Исчезают они больно быстро. А насчёт их тёмных дел я тебе одно скажу. Не просто так они зажили хорошо. Что – то они проворачивают незаконное, – это даже слепому ясно. Раньше бы они на карандаше были у ментов, а сейчас на них внимания никто не обращает. Нам тоже пора зажить, не хуже их. Главное не лениться! А получится, сядем им на хвост пушистый.

– А дядьку ты их не боишься? – спросил Карп, – сам же говоришь, что кишки может вспороть или горб переломать.

– Предполагаю, он уже с этой липовой ногой прежней силы не имеет, но дух воинственный у него с детства всё тот же остался. За это его и уважаю, но не думаю пока приближаться к нему. Себе дороже. Тут закавыка одна есть в отношении его. Считаю, – что Глеб человек с большими мозгами, а не просто головорез. Ведь на зоне он ходил фигурой под номером один. Такими цифрами воры не кидались. А присуждались достойным арестантам. Но я горячку не собираюсь пороть, надо вначале присмотреться к Глебу, чем он сейчас дышит? Надеюсь, на его благоразумие, и когда-нибудь он своё негативное мнение обо мне переменит. Я – то видел, как он сук резал и никому про это не сказал, – я тогда был единственным свидетелем. Замотали бы его по мокрой статье на всю катушку или лоб зелёнкой разрисовали, и не пиши мне Маня больше писем. А он не оценил моего молчания. Смотрит на меня, как на иуду, – уже грустно сказал Феликс. – Но думаю это ненадолго, – он мужик с головой, разберётся, что к чему? Я в дружки к нему не лезу, а по-человечески руку не откажусь подать. А там глядишь, он и на рыбалку меня пригласит. Тогда я бы ему показал, где раков беру без всякого труда. А с пивком раки хороши, не хуже, чем с рыбкой! Глеб же, как я узнал пиво, ходит каждый день пить, вот раки бы ему и пригодились. Всё дело в нём, сам я в ноги падать никому не буду. Вскоре Нильс приобрёл себе настоящий двухвесельный с плоской кормой ялик. По счастливой случайности он купил его по сходной цене у вдовы одного покойного шкипера. Следом за ним в их дворе появился мотоцикл с коляской «Ирбит». Яву с коляской в то время без нужных знакомств купить было невозможно. У него были эти знакомые, но с бывшим жуликом Нильсом они вращаться опасались. Возможно, они были такие же, как и он, но репутация у них в отношении Нильса была не подмоченная.

За год свободной жизни Глеб полностью адаптировался к воле. Отрастил себе длинные волосы, как у попа и без всякого стеснения ходил по городу, опираясь на искусно вырезанную трость. Этой тростью он не только гордился, но и дорожил ей. Так как вырезана она была в местах заключения известным народным умельцем Фёдором Оболенским, по кличке Цезарь.

Это был высокий красавец, чуть старше Глеба из Рязанской области. Его золотые руки всегда были востребованы у воров. Он имел несколько судимостей за изготовление печатей и безукоризненную подделку документов. Цезаря уважали все авторитетные зеки за его волшебные руки, и хорошая молва о нём как о рукотворном кудеснике распростиралась по всем зонам и тюрьмам. Он имел большую любовь к дереву и к тому, из чего можно выточить стоящую вещь. Из любой щепки или отвалившего каблука от кирзового сапога, он мог сотворить настоящее произведение искусства. Своим умением он поделился и с Глебом, но Глебу трудно давалось это можно сказать ювелирное ремесло. Так как отец с детства его приучил к топору и рубанку, но всё равно, вырезать из дерева затейливую шкатулку Глеб научился, а вот из куска резины сотворить печать высшего качества ему было не под силу. Пальцы были непослушные, и зрение прилично подсело в местах заключения, но пока он обходился без очков. Трость Глеб носил не для форса, – она помогала ему волочить за собой протез, хотя он мог обходиться и без неё.

Опираясь на палку ему было легче тянуть свою «эрзац – ногу» изготовленную из липы. Этот протез был похож на гигантскую рюмку, с утончённой ножкой и при ходьбе он приятно поскрипывал. Соседи поговаривали, что этот протез он изготовил сам, находясь в заключении, где потерял и ногу. Но они ошибались, морёный, местами с потрескивающим лаком протез, – изготавливал тоже Цезарь, но не без участия самого Глеба. Он тоже свои руки приложил к его созданию. Глеб никогда протез не прятал от чужих глаз, а наоборот, как бы всем напоказ в ложе протеза закладывал штанину и закреплял его ремнями. Некоторые взрослые ребята шутили:

«Дядя Глеб вам бы ещё на глаз чёрную повязку нацепить, то вылитым пиратом будете…»