– Глеб, как же так, мы же с тобой здесь оказались на чужбине далеко от дома. Негоже нам чураться друг от друга. Врагами мы с тобой никогда не были. А если у тебя и остались какие – то детские обиды на меня, то их давно надо забыть. Два года тюремной жизни заставили пересмотреть мой характер и взгляды на жизнь! Правда, вот поясницу я свою подсадил, разогнуться не могу. Из тюрьмы возили на работу на каменный карьер, буты рубать. Это настоящая каторга была. Здесь тоже несладко, но всё-таки воздух лечебный, – для моих лёгких самый раз. Феликс, склонился перед костром и, сбросив с себя тонкие, неоднократно штопанные, тонкие с двумя пальцами тряпичные рукавицы. Его пальцы были скрючены от мороза и почти не шевелились. Он протянул свои окоченевшие кисти рук к потрескивающему дровами огню и обвёл взглядом всех зеков около костра. И как бы оправдываясь, ни перед своим земляком Глебом, а перед ними жалобно произнёс:

– Я ведь почему был необщительный, чахотка у меня тогда была, да и на русском языке не особо прилично разговаривал. Постарше стал, осилил русский язык, а в войну управу я нашёл на свою чахотку, благодаря супруге Зое. Понимаешь, выходила она меня козьим молоком с мёдом и с тех пор эта ненавистная болячка, редко меня беспокоит. Лёгкие почти чистыми стали!

– Чистые лёгкие это ещё не говорит, что у тебя вся душа такая, – сказал скуластый молодой мужчина по кличке, Барс. – Ты скажи лучше нам, какой масти будешь и в каком бараке живёшь? Может, тебе вообще не положено подходить к воровскому костру. Ты знаешь, как напряжена зона. Сук и чертей развелось, как собак нерезаных. Возможно, ты тоже из этой стаи? Больно вид у тебя позорный.

– Нет, нет, – напугавшись грозного вида Барса, протянул Феликс, – я не при делах. Меня только вчера привезли и ни к кому я не отношусь. Сами поймите, куда я полезу, не зная броду? Вот осмотрюсь, а там видно будет, но хотелось бы быть рядом с Глебом. Всё – таки родственная душа отыскалась в такой глуши. Плохо, что меня бросили в третий барак, – посетовал он, – молва о нём грязная идёт.

– По базару вроде ты толковый мужик, но смотри не испортись в третьем бараке, его птичником называют, где обитают два самых главных петуха Кочубей и Джамбул, – сказал всё тот же Барс, изобразив из пальцев петушиный гребешок. – Мне до них нет никакого дела, я сам по себе, – сказал Феликс, – всё-таки в тюрьме я прошёл неплохие, я бы сказал поучительные университеты. Знаю, как себя вести. Сидел немного в одной камере с Часовщиком и Молитвой. Было, от кого жизнь арестантскую понять. Таган саркастически улыбнулся и, помешав в костре палкой, выкинул к ногам Феликса две печёные картофелины и луковицу:

– Ешь пока горячее, – сказал он, – и иди, работай, – нам с коммунистами не по пути. Часовщик с Молитвой известные воры и не думаю, что они смогли бы тебя подпустить к своим нарам. У тебя на лбу написано, что ты из краснознамённого стана! Мы тоже не простые воры и не нужно тебе около нас тереться. После поймёшь, почему? И ещё спасибо скажешь мне за это. Не думай, я тебя не отталкиваю от себя? Замечу, что разговаривать ты стал действительно без акцента. То есть время у нас с тобой ещё будет поговорить. А, что тебя посадили, я знал давно из писем Дарьи. И что в подельниках у тебя был самый настоящий предатель и изверг, это тебе не делает чести. Должен понимать, так как многие меня окружающие здесь люди воевали в штрафных батальонах, да и сам я не из подполья бил фашиста. Кстати, а наших земляков здесь много сидит. Может, кого и знаешь по воле, но они не такие, как твой подельник.

– Кто же знал, что он такой ирод? – оправдывался Нильс, – если бы знал, что этот палач казнил наш народ, – своими руками бы удавил. Феликс, обжигая рот, сжевал вместе с кожурой и шелухой картошку с луком, чем вызвал смех у воров и, поблагодарив блатную компанию и взяв свои уже подсохшие рукавицы, направился работать. Но не отойдя далеко, Таган вновь его окликнул. Феликс вернулся и Таган бесцеремонно содрал с него рукавицы и бросил их в костёр.

– На тебе справные варежки, – отдал ему свои ватные рукавицы Глеб, – а я себе найду. Этот поступок человеческого внимания со стороны вора в законе до слёз пробил сентиментального Феликса. И он, спрятав лицо, сгорбившись, направился туда, где раздавалось нудное пение пил.

– Таган, а мне, кажется, он мужик неплохой, – сказал Пётр, – зря ты его от нас пуганул. Нравится мне его лицо, и речь, в общем – то приятная, без тормозов. А это говорит о его честности. По крайней мере, на суку он не похож.

– Не нужен он нам, – скручивая цигарку, сказал Глеб, – живёт он от меня через пять домов. У него отец и дед были репрессированы в лихие годы. Совсем без вины пострадали. Так, он вместо того, чтобы затаить злобу на большевиков и таракана усатого, назвал одного сына в честь Сталина. Чуешь, чем это пахнет Пётр? – спросил он Барса.

– Оскорблением памяти близких, – изрёк Барс.

– Нет, друг – это не оскорбление, а боязнь за жизнь своей семьи, как бы их не постигла участь его предков. У него трое детей, – за них он и нас в любое время вложит. Пускай он лучше подальше держится от нашей лиги. И нам не будет до его личности никаких сомнений. Жить спокойно, – это тоже своего рода кайф! Более того, я благодарен его семье, что в трудные годы хорошо помогала моей семье. Да что там говорить братки, – метнул на воров свои глаза Глеб. – Тот мёд, который мы несколько лет употребляем с вами, это он мне присылал с сестрой. И я специально не выразил ему благодарности за это, чтобы не сблизится с ним. Но что меня поразило, он сам, ни словом не обмолвился об этом. А это я вам скажу, особенно впечатляет! Всё – таки вора иметь в отмазке не каждому новичку такое счастье улыбается. Ведь по понятиям я его за добрые деяния должен пригреть, и он это понимает, – не первый год сидит. Значит человек он не гнилой, а самостоятельный, рассчитывает на свои силы. Понаблюдаю за ним, как он жить будет, а там посмотрю. Чуть позже Феликс действительно поймёт, почему его прогнал от себя Глеб. Тогда по всем лагерям на протяжении 10 лет вспыхивала череда сучьих и мужицких войн. Их зону эта кровавая вспышка тоже не обойдёт. Некоторые воры отказались от своих мастей и создали группу отошедших, в основном это были фронтовики. Они не признавали старых воровских законов и выдвигали свои законы. Но воры, имевшие железную волю и веру в свои законы в этой жестокой войне, захлестнувшей все тюрьмы и лагеря страны, – победили! Эта война была непростой, а самой натуральной косилкой, и она отдалась большим эхом, закрепив за ворами статус победителей. Была беспощадная поножовщина. Закапывали трупы пачками ежедневно, как с той, так и с другой стороны. Но больше, естественно, досталось сукам. Их почти поголовно всех перерезали, а кто остался жив, отправили по сучьим зонам, где их зорко оберегала администрация, на чьей вине и оставалась не отмытой кровь сучьих войн. Воровской закон остался незыблемым! В этой войне пострадал и Таган, который твёрдую занял позицию рядом с ворами. Ему нарядчик из третьего барака Кочубей, – бывший офицер Советской армии разрубит лопатой ногу. Удар опускался на голову его другу Барсу, но Таган, опёршись двумя руками о нары, предотвратит убийство друга. Позже, Барс оценит достойно своё спасение, когда будет на свободе. А Таган от нанесённого удара потеряет ногу и его одноногого после реабилитации отправят досиживать срок в Вятские лагеря Кировской области. В то время в лагерях наступит относительное спокойствие. Там он и встретится с известным народным умельцем Цезарем, от которого он путём кропотливой работы и многочисленных травм унаследует частью его рукотворного ремесла. В тысяча девятьсот шестьдесят первом году Тагана, как и большинство воров в законе переведут на тюремный режим, откуда он и освободится по окончании своего срока. С Нильсом в заключении он больше никогда не пересекался. Тот освободится условно-досрочно раньше Глеба, отсидев всего лишь шесть лет.

Таган себе сразу после своего освобождения купил в спортивном магазине настоящую дюралевую шестиместную лодку «Кама» с подвесным мотором. В этот радостный и солнечный день он с племянниками испытал и лодку, и мотор. О такой лодке он мечтал давно, и вот мечта его сбылась. Его было не узнать в этот день. Он до невероятности был доволен покупкой и радовался как ребёнок. И если бы не его протез, он наверняка отбил бы блатную чечётку у себя прямо на крыльце.