Полнушка подарком осталась довольна. Наш чайный сервиз оказался, кстати. После, она не раз выставляла его на стол, когда мы приходили к ней в гости. У нас, можно сказать, у каждого была своя отдельная чашка. Из нашей компании самым неуклюжим оказался Михаил Крутов, — он свою чашку быстро разбил, затем долго мучился, искал подобную, хотел купить и восполнить сервиз, но не нашел. Когда парень женился на Татьяне Полнушке, я сказал ему:
— Наконец то ты искупил свою вину, исправил положение, твой проступок может быть Татьяной забыт.
На новоселье у Татьяны, Виктор от Валентины не отходил. Однако та нашла возможность прижать меня своей грудью в коридоре:
— Я, беременна, — сказала молодая женщина, играя глазами, — ты бы от меня не ушел. — После она меня все-таки достала и добилась — чего хотела. Но это было по прошествии многих-многих лет. Я тогда был сам не свой и нуждался в тепле и понимании.
Слова Валентины меня обрадовали, я перестал бояться ее неожиданных поступков. Положение, в котором женщина пребывала, обязывало ее быть предсказуемой. С Виктором Пресновым я вовремя небольших перерывов между трапезами разговаривал легко и не принужденно. Он жал мне руку, тряс и просил, чтобы я со Светланой заходил к ним в гости.
— Я уже и не помню, когда вы у нас были, — сказал друг. — Смотри, обижусь. Ты Андрей должен…
— Хорошо-хорошо, мы обязательно исправимся и скоро будем у вас, возможно, даже в это воскресенье! — ответил я, обнимая жену.
Мне было приятно, что все так удачно окончилось. Светлана, Татьяна Полнушка и Валентина снова стали подругами, такими, какими они и были раньше в годы учебы в техникуме. Правда, Татьяна могла бы и обидеться на Валентину, но она была человеком не злопамятным и считала, что Бог не делает все к лучшему. Рядом теперь возле нее находился Михаил — его присутствие не было лишним. Он сблизился с Татьяной и часто стал проводить время вместе с нами. Я. конечно, портил идиллию, так как у меня был спорт. Мне нельзя было часто нарушать установленный когда-то Физурновым, моим тренером распорядок дня. Я помногу времени пропадал на стадионе техникума. Там мне было удобнее. Ни что не отвлекало. Рядом со мной бегал Олег Анатольевич, бросал вместе со мной копье, гранату, диск, прыгал в длину.
— Главное, — говорил он, — нужно удержаться на достигнутом результате, не потерять его, лучше, конечно, превысить показатель, но это ох как тяжело. Я по себе знаю. Мне уже не дано. А ты, ты еще все сможешь, только не ленись.
Я не ленился, но спорту уделял столько времени, сколько мог, пытаясь при этом не потерять своих друзей. Михаил Крутов мне был менее близок, чем Виктор Преснов. И что главное этот самый Виктор не ушел от меня — не отдалился. Его жена Валентина пофлиртовала со мной и успокоилась.
Из-за стола мы поднялись после чаепития. Я не удержался и, обратившись ко всем участвующим в новоселье друзьям, сказал:
— Пора и честь знать.
— Да, ладно, — ответила мне Татьяна Полнушка, — еще светло!
— Да, светло, но уже темнеет, — поддержала меня Светлана и, обратившись к подругам, предложила быстренько навести порядок, а затем уже разойтись по домам.
Когда мы вышли от Полнушки на улицу, и кто-то из ребят завел разговор о работе, я предложил друзьям не тянуть и выбрать день выхода. Татьяна вышла нас проводить. Она, услышав мои слова, сказала:
— А что тут думать. Я вам предлагаю выйти на работу вместе со мной!
Михаил Крутов, следовавший позади нас, догнал и, обхватив Татьяну руками, сказал:
— А я знаю, а я знаю, отчего нас торопить Андрей! — затем, заглянув через голову девушки, дополнил свои слова:
— Он, каждый день, часов по нескольку пропадает на стадионе, а еще ему необходимо время, чтобы готовиться в институт — зубрить. Мы ему просто мешаем.
— Ну ладно, мешаете, вы мне мешаете! — крикнул я, и все засмеялись, однако предложение Татьяны осталось в силе и в назначенный день мои друзья отправились на завод оформляться на работу.
9
Светлана пошла, работать на завод на должность техника-технолога. Ее устроила моя мать. Она все сделала, чтобы место было спокойное. Любовь Ивановна надеялась на то, что сноха не остановиться на достигнутом результате и обязательно поступить в институт на вечернее или же заочное отделение. Того хотел и мой отец. А уж особенно Филипп Григорьевич.
Моя жена понимала обстановку у нас в доме и реагировала на нее. Однажды я чтобы хоть как-то ее подбодрить сказал:
— Ты можешь не слушать моих родителей. Хочешь, учиться? Учись! Нет желания? Не нужно себя насиловать.
— Андрей! Я, хочу учиться, и буду учиться, — ответила мне Светлана, — но вначале мне нужно разобраться. Я должна понять, что к чему! Ты себя уже нашел, — бросив на меня острый взгляд, сказала супруга, — для тебя атлетика — главная цель жизни! Ты каждый день бегаешь по утрам, а порой и по вечерам. Прыгаешь. Чуть что гири в руки и давай их поднимать. Я же получила диплом техника-технолога, однако не знаю еще, как быть — учеба это одно, работа — другое. Может — это все не мое?
Мне не хотелось верить словам супруги, и я их пропустил. Сомнения ее были необоснованными. Не ей так говорить. Светлана была лучшей студенткой: окончила техникум на отлично — это стоит больших трудов.
Я же учился не валко не шатко. Техникум мне был не нужен. Его я посещал только из-за Светланы, ну и еще, потому что увлекся легкой атлетикой. Если бы не Олег Анатольевич Физурнов мне там и делать было бы нечего.
Я знал, что мои родители разговаривали со Светланой об институте, но мне не были известны подробности. Давление на нее оказывалось. Однако оно было несерьезным. Моя мать Любовь Ивановна, да и не только она, но и мой отец Николай Валентович были интеллигенты. Они не могли быть чересчур надоедливыми. Кроме того, у них еще не было времени — сколько мы жили вместе — месяц, даже меньше, чтобы чего-то от снохи требовать. А вот отец Светланы, Филипп Григорьевич, тот на дыбы становился, как конь. Он слушать не хотел возражения своей дочери — рвался в бой и готов был все сделать, чтобы пристроить ее в вуз.
— Ты, значит, выбрал себе дорогу, метишь в институт, — говорил он мне, брюзжа слюной, — а моя доченька, единственная кровинушка, по твоей милости, пусть будет не грамотной, так что ли? Я не выучился! Мне война не дала. Моя дочь выучиться. Она будет ученой и все тут!
Мне его трудно было слушать. Светлана, как могла отбивалась от отца. Я недоумевал, отчего он так рьяно не занимался Алексеем. Пусть он ему и не родной сын, но ведь рядом живет. С соседями иначе себя ведут — больше внимания уделяют. А тут, словно посторонний человек. Вот бы, где нужна была его прыть. Прояви он ее, и парень не работал бы сейчас на заводе в горячем цехе в мареве дыма, гари, а ходил бы где-нибудь в отделе в халатике, нажимал кнопки, что-то писал ручкой в блокноте. Так нет же, бросил его, а тут лезет, куда не нужно. Сами без него обойдемся, решим, что и как.
Отбить напор Филиппа Григорьевича я бы не сумел. Мне помог мой отец. Только благодаря нему мой тесть угомонился. Правда, моя мать дала ему слово присмотреть за его дочерью на заводе и все сделать, чтобы у молодой женщины желание продолжить в будущем учебу не исчезло, а наоборот, усилилось. На том и согласились.
Первый рабочий день утомил мою жену. Она познакомилась с новыми людьми, но не запомнила ни одного имени и фамилии.
— Андрей, голова у меня как в тумане. Я не помню даже лиц своих коллег. Как мне работать? Ума не приложу!
Это, конечно, было не так. Что-то в памяти у Светланы да осталось. Затем ей часто на помощь приходили коллеги. Она могла слышать, как они обращались друг к другу. Этого порой было достаточно. По прошествии недель, месяцев, лет, многие из работавших рядом людей ей стали хорошими знакомыми и даже друзьями.
Я волновался за Светлану, и часто не удержавшись, отправлялся ее встречать. Толкаясь у проходной, я ждал, когда она выйдет за забор завода. Время всегда тянулось медленно. Наконец наступал момент, и охранник распахивал ворота, вначале я видел первых самых прытких одиноко спешащих людей. Затем минут через пять-десять уже шел сплошной поток. Я беспокоился — моя зазноба порой не знала о том, что толкусь у проходной. Мы легко могли разминуться. Я часто надеялся на свое сердце. Оно меня ни разу не подводило — начинало усиленно стучать, и я кричал:
