В те же дни, 17 февраля 1750 года, были подведены итоги и «нравам и понятиям студентов» – инспектор И. Фишер докладывал в канцелярию Академии наук: «23. Иван Борков – средних обычаев, но больше склонен к худым делам» [79]. Чтобы по достоинству оценить эту лаконичную характеристику, полезно сравнить ее с данным в том же документе пространными характеристиками других студентов: Павел Введенский «не глуп, но пьяница, и за пьянство сидел несколько раз в карцере»; Левонтей Соловьев «человек грубый и не очень умен. Иногда ночью со двора без спросу сходит и по нечестным домам волочится. Некогда не устыдился привесть к себе на квартиру нечестных женщин и о сем я известившись, приказал согнать женщин со двора. На сие он осердившись, меня ругал и убить грозил»; Назар Герасимов «человек тупой, глупый, гордый и наушник, иногда и пьянствует, а в пьянстве никому не спускает, как товарищей, так и командиров бранит и ругает»; Григорий Павинский «с лица можно почесть его за добронравнаго человека, но ошибаются которые знаки на лице почитают за довольные к познанию человека. В пьянство так сильно вдался, что трудно его от того отвратить. Весьма опасно попасться ему в руки пьяному и бешеному; хватается иногда за нож или за другое, что в сердце ему не попадется, чем всякаго, кто ни попадется, хотя не убъет, но устрашает»; Егор Павинский «меньшой брат прежняго, но злыми делами его превосходит. Он в пьянстве не разсуждает о честности, славе, благодеянии, пристойности, а напившись, как человек не смирный и суровый, дерзостно и нагло поступает. Он человек упрямаго нраву и не усмиряется науками, к которым склонности не имеет. Оба за пьянство и за наглость сидели несколько раз в карцере, для исправления, но напрасно»; Иосиф Полидорский «неразлучный товарищ Егора Павинскова и участник злых его дел, за что канцелярия сажала его в карцер не однажды» [80]. Очевидно, что, по крайней мере в приведенном контексте, Барков характеризуется почти невинно. Ниже последует еще немало сведений о провинностях Баркова и о наказаниях за них; важно только принимать во внимание, – для того здесь и приведен обширный контекст характеристик сотоварищей Баркова по Университету, – что его «чудачества» или «буйства» не были исключительным свойством его личности: таковы были обыкновенные нравы университетского студенчества.
Список прегрешений Баркова не замедлит последовать.
Из протокола канцелярии Академии наук от 23 марта 1751 года явствует: «Его высокографское сиятельство Академии наук г-н президент, слушав поданного в канцелярию Академии Наук от профессора и университета ректора г-на Крашенинникова репорта, которым представлено: сего месяца 10 числа видел он некоторых студентов во время службы Божией шатающихся по улицам, которые из университета в церковь отпущены были, за то приказал он посадить их в карцер, и из того числа Иван Барков ушел из университета без позволения, пришел к нему, Крашенинникову, в дом, с крайнею наглостию и невежеством, учинил ему прегрубые и предосадные выговоры с угрозами, будто он его напрасно штрафует, а наконец, сказав, что он рад сидеть в карцере, токмо он писать на него будет, и хлопнув дверью так, что она отворилась настежь, ушел; и тою наглостию не удовольствовавшись, бегал он по некоторым из г-д профессоров, и клеветал на него, г-на профессора, и на своих товарищей. И ежели сей поступок отпущен ему будет без штрафа, то другим подастся повод к бóльшим наглостям, а карцер и серый кафтан, чем они штрафуются, ни мало их от того не удерживает. И в рассуждении онаго представления, что оные студенты от такого штрафа сажанием в карцер и надеванием серого кафтана ни мало от худых поступок воздерживаются, изволил приказать: показаннаго студента Баркова за такую учиненную им продерзость, в страх другим, при собрании всех студентов, высечь розгами; да и впредь, ежели кто из оных студентов явится в таких же худых поступках, оных по тому же наказывать розгами, кто бы какого возраста не был. О наказании же помянутаго студента Баркова к вышеписанному г-ну профессору Крашенинникову послать ордер, в котором написать, чтоб он впредь о являющихся в продерзостях, достойных таковому наказанию, студентах представлял канцелярии, отколе о учинении того наказания посылать ордеры, а без ведома канцелярии никого тем штрафом не наказывать» [81]. Это был, как видно, психологически тяжелый период в жизни Баркова: провинность следовала за провинностью. 1 апреля «…отлучившись из Академии, он возвратился в нетрезвом виде и произвел такой шум, что для усмирения его товарищи принуждены были позвать состоявшего в Академии для охранения порядка прапорщика Галла. Барков, сопротивляясь ему, „сказал за собою слово и дело“, почему взят был „под караул“ и отправлен в Тайную Канцелярию розыскных дел. 15 апреля он был возвращен оттуда и снова принят в академический университет с таким объявлением, что хотя он Барков за то подлежал жестокому наказанию, но в рассуждении его молодых лет и в чаянии, что те свои худые поступки он добрыми в науках успехами заслуживать будет, от того наказания освобожден; а ежели впредь он Барков явится в пьянстве или в худых каких поступках, тогда жестоко наказан и отослан будет в матросскую службу вечно» [82].
Из этого документа, как и последующих, очевидно, что Баркова, несмотря на его проступки, ценили как подающего надежды талантливого студента: как здесь, так и впредь его будут журить или даже наказывать, но в конце концов всегда предоставлять возможность тех или иных (весьма ответственных) занятий при Академии наук.
Так случилось и «буйной» для Баркова весной 1751 года. Не вняв предыдущему предупреждению, он снова провинился и 25 мая исключен из числа студентов и состоял в типографии учеником наборного дела, с содержанием по два рубля в месяц; но канцелярия, «усмотря его молодые лета и ожидая, не будет ли от него впредь какого плода, назначила ему обучаться российскому штилю у проф. Крашенинникова, и языкам французскому и немецкому, и только по окончании учебных часов приходить в типографию, при чем корректору Барсову поручено было наблюдать, чтобы он не впал в прежние непорядки, и доносить о его занятиях и поведении ежемесячно» [83]. Таким образом, Баркова попросту освободили от занятий теми предметами, которых он не любил и в которых не успевал, предоставив возможность заниматься любимым делом – изучением языков, да еще, сверх того, осваивать процесс подготовки книг к изданию.
В июле 1751 года корректор типографии А. С. Барсов, которому было поручено руководить Барковым и сообщать о его поведении, доносил, что «<…> оный Барков находится в трезвом уме и состоянии и о прежних своих продерзостях сильно сожалеет и поступает тихо, смирно и кротко и притом послушен и к делу прилежен» [84]. Надо полагать, обилие положительных эпитетов в донесении Барсова о поведении Баркова соответствовало его истинному образу жизни в это время, а не было лишь товарищеской выручкой.
Осенью академическая канцелярия подтвердила дозволение Баркову продолжить изучение французского и немецкого языков и «российского штиля», мотивируя всё теми же молодыми его летами «и не может ли быть от него впредь какого плода» [85], и для этих занятий ему были выданы грамматики – немецкая и французская [86]. По-видимому, он делал успехи и на службе в типографии: 29 мая 1752 года его назначили уже помощником корректора Барсова (вероятно, помимо благонравного поведения, были отмечены и его успехи по части освоения «российского штиля»).
Между тем 10 ноября 1752 года Барков был «за пьянство и ссору в ночное время вместе с двумя академическими мастеровыми <гравировальными учениками. – В. С.> наказан розгами» [87], но продолжал работать помощником корректора.
Положение Баркова изменилось весной следующего года.
2 марта 1753 года он направил в канцелярию Академии наук следующее прошение: «<…> 1. Прошлого, 1752 года, Маия 29 числа определен я нижайший к находящемуся в типографии корректору Алексею Барсову для вспоможения ему в поправлении корректур и для записи у него бумаги и прочих материалов, понеже за множеством положенных на него Барсова дел, а имянно, что надлежит до приходу и расходу бумаги и прочих материалов, такожде и для посторонних его случающихся дел, как то переводу ведомостей и иных, без вспоможения оному одному исправиться было трудно. 2. А минувшаго февраля м<еся>ца 5 числа сего 1753 года по резолюции Канцелярии Академии Наук помянутый корректор Алексей Барсов от должности, касающейся до приходу и расходу бумаги и прочих материалов, уволен, и оная препоручена определенным для тех дел особым людям г<оспо>д<и>ну инспектору Томилину и наборщику Ивану Ильину, и следовательно он ныне оставлен токмо при исправлении корректорской должности и над типографскими служительми смотрение имеет, что он без труда и без помощи моей исправлять может. 3. И тако я нижайший в типографии впредь имею находиться праздно, ибо как объявлено мною, для помянутых обстоятельств и умаления дел лехко может и без помощи моей оной корректор Барсов справляться. 4. А желаю я нижайший принять на себя должность бывшего при асессоре и унтер библиотекаре г<оспо>д<и>не Тауберте канцеляриста Ульяна Калмыкова, которую я свободно отправлять могу, хотя от типографии освобожден и не буду. 5. А понеже в убогом моем нынешнем состоянии определенным мне жалованьем, которого годовой оклад состоит токмо в тритцати шести рублях [88], содержать себя никоим образом почти не можно, ибо как пищею и платьем, так и квартиры нанять чем не имею.
