К тому времени мы подошли к дому, и разговор прервался. Но чуть позже мне представился случай убедиться, что мой друг, сам того не ведая, обрел колдовскую власть над всем пасторским семейством. И немудрено, ведь его жизненный опыт был намного шире и разнообразнее, чем у них, а рассказывал он о своих впечатлениях удивительно просто, непринужденно и вместе с тем так увлекательно, что никакой другой рассказчик ему в подметки не годился! Еще он то и дело хватался за карандаш и на любом клочке бумаги набрасывал рисунок, поясняющий его слова. Это могло быть что угодно – устройства, применяемые в Северной Италии для подъема воды; тележки развозчиков вина; волы, пинии, все на свете. (Рисунки, после того как мы их рассмотрели, Филлис забрала себе.)

Сколько же лет мы не виделись, Эдвард Холдсворт? Ты был превосходный малый, так и знай! Добрый, порядочный… Несмотря на все горе, которое ты принес!

Вскоре после описанного визита я получил недельный отпуск и уехал к родителям. Дела у отца шли великолепно, ко взаимному удовольствию обоих партнеров. Рост достатка не сказывался на скромном домашнем укладе, но теперь матушка могла позволить себе кое-какие удобства, которых прежде была лишена. Тогда же я познакомился с мистером и миссис Эллисон и впервые увидал их дочь, прехорошенькую Маргарет Эллисон – мою будущую жену. Вернувшись в Элтем, я узнал, что перемена, давно витавшая в воздухе, окончательно назрела: нашу контору переводят в Хорнби и, соответственно, нам с Холдсвортом также надлежит переехать туда, чтобы осуществлять ежедневный контроль над завершением железнодорожной ветки.

Таким образом, поддерживать общение с пасторской семьей стало намного проще. После работы можно было пешком прогуляться на ферму, провести часок-другой среди благоуханных лугов и успеть до темноты вернуться в Хорнби. Нередко нам хотелось задержаться подольше: свежий воздух, простор, отрадный сельский пейзаж составляли приятный контраст с тесной и душной городской квартирой, которую я делил с мистером Холдсвортом. Однако пастор неукоснительно соблюдал правило рано вставать и рано ложиться и потому сразу после вечерней молитвы (или «духовного упражнения») решительно выпроваживал гостей. Когда я мысленно возвращаюсь в то лето, в памяти всплывают счастливые дни и разные милые эпизоды. Они проходят передо мной один за другим, словно цветные картинки, и я без труда восстанавливаю их очередность, ведь жатва всегда идет после сенокоса, а яблоки собирают после жатвы.

Переезд в Хорнби отнял немало времени, и, пока мы окончательно не обосновались на новом месте, нам было не до визитов (в мое отсутствие мистер Холдсворт всего лишь раз выбрался на ферму). Но вот однажды жарким вечером мой друг и начальник предложил прогуляться к Холменам. Мне хотелось сперва закончить письмо домой, поскольку в суматохе дел я не сумел выкроить свободной минуты и нарушил обещание писать каждую неделю. Холдсворт сказал, что пойдет вперед, а я, если пожелаю, могу отправиться позже.

Так я и сделал, спустя примерно час. Стояла невыносимая духота. Выйдя на дорогу, я снял сюртук и перекинул его через руку. На ферме все двери и окна были раскрыты настежь, на деревьях не колыхался ни один листик. Все замерло – ни звука, ни шороха. Сперва я подумал, что в доме никого нет, но, приблизившись к двери со стороны общей комнаты, услыхал жиденький женский голосок: миссис Холмен сидела в одиночестве и полумраке со своим вязанием и вполголоса напевала церковный гимн. Она обрадовалась мне и тут же выложила все домашние новости за прошедшие две недели, а я в ответ должен был рассказать ей о поездке домой и о том, как поживают мои родители.

– Куда все подевались? – наконец спросил я.

Бетти с работниками на покосе – надо скорее убрать сено: пастор сказал, что ночью будет дождь. Да-да, сейчас все там – и пастор, и Филлис, и мистер Холдсворт. Она сама тоже думала пойти, только в таком деле от нее мало толку, да и дом нельзя оставить без присмотра, когда прямо под боком раскинули лагерь толпы этих… кочевников! Не будь я связан с железной дорогой, она выразилась бы еще резче по адресу наших наемных рабочих[27].

Я спросил, можно ли мне оставить ее и пойти помочь с сеном. Миссис Холмен не возражала; напротив, охотно указала мне путь – через скотный двор мимо коровьего пруда, дальше по Ясеневому полю на пригорок с двумя приметными кустами остролиста. Когда я прибыл на место, все сено уже сгребли – на чистом лугу стоял огромный воз, вокруг которого копошились работники: один, стоя на самом верху, принимал и укладывал пахучие охапки, которые вилами забрасывали ему снизу; среди прочих была тут и Бетти. На краю покоса высилась горка одежды (даже в восьмом часу вечера жара была нестерпимая), там же валялись корзинки и фляги; все это добро охранял, свесив набок язык, распластавшийся на земле Бродяга. От воза доносились бойкие возгласы и задорный смех. Но ни пастора, ни Филлис, ни мистера Холдсворта я нигде не увидел. Бетти сразу поняла, кого я высматриваю, и пошла ко мне.

– Они вот там, за воротами, с какими-то штуковинами – их принес с собой мистер Холдсворт.

Я пересек луг и оказался на широкой общинной возвышенности, испещренной рытвинами и красными песчаными холмиками. За пустошью высились темно-лиловые в наступающих сумерках ели, но все пространство перед ними сияло желтыми соцветиями дрока, или, по нашей южной традиции, утесника; на фоне темного елового обрамления они отливали червонным золотом. На этой высокой пустоши, в некотором отдалении от ворот, я и обнаружил искомую троицу, сосчитав склоненные над теодолитом головы. Мистер Холдсворт обучал пастора приемам топографической съемки. Меня тоже приспособили к делу, вручив мерную цепь. Филлис была поглощена уроком не меньше своего отца и так боялась пропустить ответ на заданный им вопрос, что едва со мной поздоровалась.

Между тем тучи сгущались, и спустя каких-нибудь пять минут вспыхнула молния, затем послышался глухой рокот, и вдруг прямо над головой треснул оглушительный раскат грома. Гроза грянула раньше, чем ожидалось, и сразу хлынул дождь, а укрыться от него было негде. Филлис вышла из дому в одном тонком платье, с непокрытой головой. Но Холдсворт не растерялся: молниеносно (словно состязаясь с небесными стрелами, тут и там пронзавшими небо) скинул с себя сюртук, набросил ей на плечи и отрывисто скомандовал всем бежать к подветренной стороне ближайшего песчаного холма, в котором имелось небольшое углубление. Там мы и спрятались, тесно прижавшись друг к другу и стараясь получше заслонить собой Филлис, которая едва сумела выпростать руку, чтобы полой сюртука прикрыть Холдсворту плечи. Дотронувшись до его рубашки, она огорченно вскрикнула:

– Вы же насквозь промокли! Какой ужас, ведь только-только оправились от своей лихорадки! О, мистер Холдсворт, это все из-за меня!..

Слегка повернув голову, он улыбнулся ей:

– Если я простужусь, то и поделом мне – сам заманил вас сюда!

Но Филлис была безутешна:

– Все из-за меня!

– Льет как из ведра, – подал голос пастор. – Дай-то бог, чтобы сено не пропало! Кажется, дождь зарядил надолго. Не буду терять времени, схожу домой за накидками; в такую грозу на зонт надежды мало.

Мы с Холдсвортом одновременно вызвались сходить вместо него, но он настоял на своем, хотя, возможно, правильнее было бы отправить Холдсворта: тот все равно уже промок и от быстрой ходьбы мог бы по крайней мере согреться. Как только пастор ушел, Филлис выглянула наружу и окинула взглядом пустошь, над которой бушевала гроза. Бо́льшая часть геодезического оборудования осталась лежать под дождем. Прежде чем мы успели опомниться, моя отчаянная кузина выскочила из укрытия, собрала инструменты и с победоносным видом доставила их в нашу нору. Пока Холдсворт стоя наблюдал за ней, терзаемый сомнениями, следует ли кинуться ей на помощь, Филлис уже прибежала назад. Ее прекрасные длинные волосы разметались, и с них струйками стекала вода; глаза сияли от радостного возбуждения, на щеках играл здоровый молодой румянец.