На ней было простое синее платье с длинными рукавами и вырезом под горло; края рукавов и горловину украшали скромные оборки из той же материи, оттенявшие белую кожу – до того белую, что и сказать нельзя! Ни раньше, ни позже я ни у кого не видел такой белизны. Волосы у нее были светло-желтые, с золотистым отливом. Она смотрела на меня прямым, открытым взглядом, и в ее крупных невозмутимых глазах читался лишь закономерный вопрос, но отнюдь не испуг при виде незнакомца. Помню, я удивился, что такая взрослая и рослая барышня носит поверх платья маленький детский передник.

Пока я соображал, как лучше ответить на ее немой вопрос, у нее за спиной раздался женский голос:

– Филлис, кто там? Если пришли за пахтой, пусть обождут у черного хода.

Я решил, что правильнее будет говорить не с девушкой, а с обладательницей этого голоса, поэтому молча шагнул вперед и стал на пороге, снявши с головы шляпу. За порогом находился холл, или, скорее, некая общая комната, где семья собирается по вечерам. Маленькая бойкая женщина лет сорока утюжила муслиновые шейные платки возле высокого, увитого плющом окна. Хозяйка смерила меня подозрительным взглядом.

– Меня зовут Пол Мэннинг, – представился я, но тут же понял, что мое имя ни о чем ей не говорит. – Моя матушка в девичестве носила фамилию Манипенни… Маргарет Манипенни.

– Ну конечно! Она же вышла за Джона Мэннинга из Бирмингема! – всплеснула руками миссис Холмен. – Так вы ее сын? Садитесь, садитесь! Дайте посмотреть на вас. Подумать только, у Маргарет взрослый сын! Кажется, она сама только вчера играла в куклы. Хотя… когда это было? Ох, да уж двадцать пять лет назад! Что же привело вас в наши края?

Она тоже уселась, словно под тяжестью любопытства, чтобы услышать от меня про все двадцать пять лет, миновавшие с их последней встречи. Ее дочь Филлис вернулась к своему вязанию (помнится, это был длинный серый мужской чулок). Работала она споро, не глядя на спицы, и меня не оставляло ощущение, что ее глубокие серо-голубые глаза прикованы ко мне, но когда я украдкой взглянул на нее, она внимательно рассматривала что-то на стене над моей головой.

Расспросив меня обо всем, что ее интересовало, миссис Холмен протяжно вздохнула и покачала головой:

– До сих пор не верится, что к нам пожаловал сын Маргарет Манипенни! Жаль, пастора нет сейчас дома. Филлис, ты не знаешь, на каком поле сегодня работает отец?

– На пятиакровом. Там началась жатва.

– Коли так, он будет недоволен, если за ним послать. Иначе непременно познакомила бы вас. Пятиакровое поле далековато отсюда. Но я не отпущу вас из дому, пока не выпьете рюмочку вина с кексом. Говорите, у вас мало времени? А то останьтесь, пастор обычно заглядывает домой около четырех, когда у работников перерыв.

– Да, мне пора… Я и так уже засиделся.

– Ладно. Филлис, возьми-ка ключи. – Мать шепнула дочери на ухо какие-то распоряжения, и та вышла за дверь.

– Выходит, она кузина мне? – уточнил я, хотя это было очевидно, просто я не знал, как иначе перевести разговор на девушку.

– Да… Филлис Холмен. Одна она у нас… теперь.

По этому «теперь» и облачку печали, на миг затуманившему ее взор, я догадался, что у четы были и другие дети.

– А сколько лет кузине Филлис? – спросил я, рискнув назвать ее по имени и тотчас оробев от своей фамильярности.

Однако миссис Холмен ничего не имела против и дала мне исчерпывающий ответ:

– В прошлый Майский день исполнилось семнадцать… Ой, пастор запрещает упоминать Майский праздник[9], – спохватилась она, боязливо озираясь по сторонам. – Первого мая Филлис исполнилось семнадцать, – повторила она с учетом необходимой поправки.

«А мне в следующем месяце исполнится девятнадцать», – сам не знаю почему подумал я, и тут вошла Филлис с подносом.

– Мы держим служанку, – доложила мне миссис Холмен, чтобы я не подумал, будто ее дочь всегда прислуживает гостям, – просто сегодня она занята – сбивает масло.

– Мне это совсем не в тягость, мама, – заверила Филлис спокойным звучным голосом.

Я почувствовал себя ветхозаветным персонажем – как бишь его звали? – которому прислуживает хозяйская дочь. А может быть, я всего лишь Авраамов раб, которому Ревекка дала напиться из колодца? И я подумал, что Исаак много потерял, когда не сам отправился добывать себе жену[10]. Разумеется, у Филлис не могло возникнуть подобных мыслей. У этой статной, грациозной молодой женщины была наивная душа ребенка, под стать ее полудетскому наряду.

Как меня учили, я поднял тост за здоровье моей новообретенной родственницы и ее мужа, а после и за здоровье кузины Филлис, слегка поклонившись в ее сторону. От смущения я не решился посмотреть на нее и проверить, как она приняла мои слова.

– Теперь мне уже точно пора, – сказал я, вставая со стула.

Ни одна из дам не пригубила вина, хотя миссис Холмен из вежливости отломила кусочек кекса.

– Жаль, что вы не застали пастора, – повторила она и тоже встала.

Я же втайне радовался, что не застал его. В ту пору я не жаловал пасторов, а этот был особенно подозрителен, если запрещал вслух упоминать Майский день. Однако в дверях миссис Холмен взяла с меня слово приехать снова в ближайшую субботу и остаться у них на воскресенье – тогда-то я уж определенно не разминусь с пастором!

– Лучше в пятницу, если сможете! – крикнула она мне вслед, стоя в проеме «викарной» двери и рукой прикрывая глаза от низкого вечернего солнца.

Кузина Филлис не двинулась с места. В дальнем углу затененной плющом комнаты разливалось волшебное сияние от ее золотистых волос и ослепительной белой кожи. Она только посмотрела на меня и невозмутимо произнесла «до свидания».

К моему возвращению мистер Холдсворт уже впрягся в работу, ежесекундно отдавая распоряжения строителям, но, когда выдалась свободная минута, поинтересовался:

– Ну что, Мэннинг, как вам ваша новая родня? Как совмещаются в одном лице землепашец и проповедник? Если этот ваш пастор крепок не только верой, но и делом, я готов его уважать.

Он был слишком занят, чтобы внимательно слушать мой ответ. К тому же ответил я с заминкой, нарочито уклончиво, упирая главным образом на приглашение явиться снова.

– Ну разумеется, поезжайте… В пятницу, если хотите. Почему бы и не на этой неделе? Вы заслужили отдых, дружище.

Мне совсем не хотелось ехать на день раньше и тем растягивать свой визит, но, когда наступила пятница, я неожиданно для себя обнаружил, что еще меньше мне хочется оставаться в Элтеме, поэтому я воспользовался разрешением мистера Холдсворта и отправился на ферму, прибыв туда уже под вечер, позже, чем в прошлый раз. Викарная дверь была открыта. Стояла мягкая сентябрьская погода, за день солнышко так прогревало воздух, что на улице казалось теплее, чем в доме, хотя в камине на раскаленных углях медленно тлело толстое полено. За минувшие дни листья вьюна за окном стали чуть желтее и на некоторых появилась сухая бурая кромка. Миссис Холмен сменила утюг на швейную иглу и, устроившись возле крыльца, починяла рубашку. Филлис по-прежнему что-то вязала в своем углу – можно было подумать, будто она всю неделю не вставала с места. На заднем дворе разгуливали курицы-пеструшки, выклевывая из земли какие-то зерна; поблескивали дочиста вымытые и развешанные кверху дном большие молочные бидоны. Передний двор-сад утопал в цветах – они заползали на низкую стену ограды и каменный монтуар, а часть самосевом проросла в траве по обеим сторонам тропы к черному ходу. А запах!.. Наверное, мой выходной костюм на месяц вперед пропитается ароматами шиповника и ясенца, невольно подумалось мне. Время от времени миссис Холмен запускала руку под крышку корзинки, стоявшей у ее ног, и бросала пригоршню зерна голубям, которые нетерпеливо ворковали, гукали, хлопали крыльями и перепархивали с места на место в ожидании очередной порции угощения.

Завидев меня, хозяйка поднялась мне навстречу.