«Мы не замечаем, как бегут дни, — писал Иван Дмитриевич в дневнике. — Солнце одинаково светит нам круглые сутки. Наступление вечера угадываем по общей усталости и зверскому аппетиту».

* * *

Ночью проснулись от неясного скрежета. Казалось, скрипело где-то здесь, под палаткой. Натужно, с жестким хрустом. Временами слышались глухие удары, и льдина гудела долго, потревоженно.

Лежали насторожившись. Сразу вспомнилось, что под ними земли нет.

Петр Петрович встал.

— Пойду посмотрю.

На «улице» было тихо. Лагерь окутывал туман. Солнце не проглядывало. Петр Петрович прислушался. Ничего. Значит, звуки шли по льду, издалека, а палатка, как резонатор, усиливала их. Прошел дальше. Удивительно спокойно. Но ведь где-то что-то происходит! Оглянувшись, вдруг увидел, что лагерь потонул в гуще тумана. Еще немного, и совсем потеряется. Кругом лишь эта белесая гуща, все скрывшая, бесконечная. Петр Петрович вернулся.

Наутро, когда туман поредел, пошли обследовать льдину — хотя она и крепкая, но доверять ей нельзя. Соседних полей они совсем не узнали. За ночь льды переместились. Перед ними были другие льдины, другие навалы торосов. Узкая трещина, которая сопровождала их от самого полюса, расширилась, до ближайших льдин было метров двадцать тихой черной воды.

— Значит, мы на плавучем острове, — уточнил Эрнст.

Пока льды разошлись. Что-то будет, когда они начнут сходиться…

Вместе со всей массой льда их льдина дрейфует на юг, вдоль Гринвичского меридиана, отклоняясь то к западу, то к востоку, в зависимости от направления ветра. Существовавшее предположение, что льды у полюса движутся по кругу, не оправдалось. Не оправдалось и предположение о неизменности погоды у полюса, о существовании над полюсом постоянной шапки высокого давления. Здесь, так же как и над материками, проходили циклоны.

«Многим мы «насолили», — посмеиваясь, записал Кренкель, — особенно синоптикам. Отмечая на карте состояние погоды, они все непонятные циклоны и антициклоны вдохновенно засылали на полюс. Полюс улыбался и молчал».

А на льдине — только что была пурга, и опять мокрота! В воздухе не то туман, не то дождь. Под ногами серая каша, в нее проваливались по колено. Куда девался скрипучий, искрящийся на солнце снег! Одежда мокрая, сапоги тоже.

Снежные дома обтаяли, покосились, с кружевных стен и потолка слезинками стекает вода. Перед самым обедом, не выдержав жара примусов и тепла незаходящего солнца, завалилась снежная кухня. Со звоном попадали кастрюли, миски, кружки. Когда Иван Дмитриевич с Эрнстом подбежали, перед ними была уже снежная груда. Из-под нее выглядывало поверженное кухонное хозяйство. Где-то под слоем снега, под приземистой кастрюлей, на удивление всем, подавал голос непогасший примус. Пришлось все вытаскивать из-под снежных руин и переносить в белую парусиновую палатку.

— Ножи, ложки — ничего не пропало? — беспокоился Иван Дмитриевич.

— Все тут, — яростно отбрасывая снег, чертыхался Кренкель. — Надо же, взяла и завалилась!

В палатке теснее, чем в снежной кухне, но постепенно всему нашли место. Сами кое-как устроились вокруг крошечного столика. Только восемь ног никак не хотели влезать.

Дежурный по кухне Эрнст. Он гордится тем, что кормит всех и духовной, и физической пищей. Кулинар он, как и остальные, пока неважный, поэтому обед без затей. Но все, изрядно проголодавшись, ели и похваливали.

Хорошо, когда есть ледовые холодильники! (И. Д. Папанин достает из ледника замороженную рыбу.)

Завалом снежной кухни разрушения в лагере не ограничились. Вокруг палаток снег оседал, отваливался кусками. В машинное отделение неожиданно нашла вода — не пресная, талая, а соленая, морская. Расчистив снег, Иван Дмитриевич обнаружил трещину — старую, смерзшуюся. Она проходила как раз под мотором, и случись ей разойтись… Мотор пришлось вытащить и установить на нарте. Видно, пора было все самое необходимое переводить на «кочевое» положение.

Вода стала находить и в радиодворец. Эрнст работал, взобравшись на ящики. Но сверху все равно падали на него, на передатчик, булькали по воде крупные капли. Снежную развалюшку надо было бросать.

Вода на льдине дает лишь одно облегчение: не надо растапливать снег для еды. (Э. Т. Кренкель набирает воду для чая.)

Приемник, передатчик, аккумуляторы поставили прямо в жилой палатке, чтобы всегда были под рукой. С антенной пришлось повозиться. Подтаявший лед плохо держал костыли растяжек. Иван Дмитриевич облазил все базы, отыскивая что-либо потяжелее. И вдруг подумал: бидоны с продовольствием — чем не якоря? Вырубили во льду глубокие лунки и вкопали бидоны. Теперь за антенны можно было не беспокоиться.

Подул ветер, и ветряк заработал. На душе стало радостно — можно будет послать телеграммы домой. И пошарить по эфиру. Эрнст нетерпеливо посматривал на глобус — с какой точкой Земли ему удастся сегодня связаться? Слышимость в палатке стала намного лучше. Уж больно сыро было в снежном доме. Передав вечернюю метеосводку, Эрнст сразу перешел на короткие волны:

— Всем, всем. Я — upol!

Передатчик трехламповый, мощностью всего в двадцать ватт, а Эрнст умудряется разговаривать с любителями-коротковолновиками почти всей Земли. Ему уже удалось связаться с норвежцем, французом, американцем. Только свои, советские, никак не давались.

В эфире полно голосов. Далеких, еле слышных, резких, оглушающих. Они выплывают и тут же теряются, уступая место новым. Свистят, трещат, забивают друг друга. В них надо разобраться, поймать тот, что нужен.

Эрнст чуть поворачивает ручку. Голландец… Англичанин… Исландец… И вдруг… Наконец-то! Свои, ленинградцы, сразу двое! Стучат наперебой. Начал говорить с одним, и тут же ворвался второй. Кому же из них достанется его радиоприемник, который стоит в редакции «Радиофронта» и обещан как приз первому радиолюбителю, связавшемуся с Северным полюсом?

Опять:

— Всем, всем, отвечайте!

На встречу выходят новые любители. Интересуются: как дела? Шлют добрые пожелания. Душа лежит к самым дальним. Десять, двенадцать тысяч километров — не предел. Хочется дотянуться до мыса Горн, до единственного радиолюбителя с Огненной Земли.

«Вы никогда не были радиолюбителем-коротковолновиком? — записал Эрнст в дневнике. — Не вылезали в эфир с собственным передатчиком? Жаль. Вы многое потеряли. Любителя — «снайпера эфира» — может понять только страстный охотник. Отзывчивый ценитель моих чувств — Папанин. Несколько раз он мне рассказывал об охоте на уток».

ЛИВЕНЬ

Во льдах Арктики разразился настоящий ливень! Вода хлестала по палатке, брезент хлопал, все содрогалось от потоков. Работы пришлось свести до минимума. Все собрались в палатке. Под плеск и гул воды и ветра писали дневники, статьи, разбирались в своих материалах, чинили одежду — делали то, на что обычно времени не хватало. Петр Петрович делал сразу даже два дела: латал меховые штаны и учил английский. Что-то у него не ладилось — то ли игле мешали английские слова, то ли английскому — игла.

Дождь долго барабанил по брезенту. Палатка выдержала, не протекла. Но на полу края оленьих шкур стали быстро темнеть. Снизу подступала вода.

Иван Дмитриевич поменял валяные сапоги на кожаные и, шагнув в тамбур, зашлепал по снежной жиже.

Мимо палатки текла настоящая река, бурная и широкая — не перепрыгнешь. По всей льдине разлились озера, бежали ручьи. Ветер срывал с воды пенные хлопья, рябил ее, нагонял волны. По небу бежали мутные, уже рваные облака.