…Самолет уже прошел Рудольф. С борта передали:
«Идем по пятьдесят восьмому меридиану к полюсу. Справа — циклон. Слева — ровный облачный слой».
Невольно мечтается: пролетая над ними, Чкалов сбросит пачку писем, свежие газеты… Вот, мол, вам, бродячие полярники, гостинцы из дому!
…Около шести утра послышался неясный гул. Женя выскочил из палатки и радостно закричал:
— Летит! Слышу мотор!
Все разом выбежали на улицу. Гул мотора ближе, ближе. Вот он уже где-то над ними. Но небо низко закрыто облаками, идет дождь со снегом, и самолета не видно. Какая обида! Бывает же небо чистым, а тут…
Гул мотора все тише. И опять над лагерем молчание. Но самолет летит, летит своим путем! Только плакали горькими слезами их письма, полетели дальше, в Америку.
Зябко поеживаясь, неторопливо расходились. Женя Федоров ушел в магнитный павильон продолжать наблюдения над атмосферным электричеством. Петр Петрович принес батометры, стал готовить свое гидрологическое оборудование к суточной глубоководной станции. Ему предстоит сутки сидеть у проруби, каждые два часа поднимать с разной глубины батометры и снова опускать.
Эрнст растер занемевшие от наушников уши и стал снова ловить самолет. Потом попросил Ивана Дмитриевича:
— Давай запустим аварийку. Ветряк совсем скис, а аккумуляторы на исходе. Как бы не подвести чкаловских ребят. Ведь мы самый последний пункт, который может их слышать.
Прикрученный к стремянке мотор застучал, насыщая аккумуляторы.
Только проводив Чкалова далеко за полюс, Кренкель мог прекратить наблюдение. Едва добравшись до спального мешка, он мгновенно уснул — не спал тридцать шесть часов!
БУДНИ
Налетела пурга. И это в июне! Отчаянно свистел ветер, тряс палатку. Снежные вихри метались по лагерю. Быстро росли длинные, словно волны, заструги. Наружные работы усложнились. Метеобудку всю залепило снегом. В шелковые палатки, как ни шнуровали полог, непрерывно сочилась снежная пыль. Приборы, одежда словно поседели — обросли каляным кожухом. Застывшие руки не слушались. Иван Дмитриевич бродил в крутящейся снежной неразберихе, проверял растяжки палаток, антенн, главного их энергодатчика— ветряка. Шло испытание на стойкость всего их снаряжения.
Пурга гуляла три дня. Пришлось ввести круглосуточные дежурства.
Наверно, непогода докатилась и до Большой земли. Какой-то чудак из Старой Руссы прислал телеграмму: «Закройте Северный полюс, на Большой земле стало холодно…»
А потом все неожиданно стихло. Словно промчался, отшумел скорый поезд. И будильник, который эти дни совсем не был слышен, снова заявил о себе четким тиканием. Когда стрелки показали шесть часов, он залился звоном.
Дежуривший ночью Кренкель подождал минуту, потом, набрав полную грудь воздуха, гаркнул:
— Орлы, вставайте!
Густой, прохваченный ледяными ветрами голос его, казалось, встряхнул всю палатку. Но в спальных мешках никто не пошевелился.
— Орлы, надо же совесть иметь!
Эрнсту не терпелось поскорее передать утреннюю метеосводку и завалиться в давно манящие меха.
— Да вставайте же, черти полосатые! Что я с вами, цацкаться буду!
— Вот это к нам обращаются, — разнежено потягиваясь, изрек Федоров, к зависти всех, легко, одним рывком выскользнул из мешка и, ничего не зацепив и не повалив, спрыгнул на пол.
Одевались все разом, стараясь поменьше толкаться и не размахивать одеждой, чтобы не сбросить ненароком бутылочки Ширшова, не врезаться затылком в железные крепления на потолке. Быстро натягивали меховые штаны, рубахи, сапоги. Подгоняла температура — минус три! О воде, которой можно было бы умыться, никто даже не мечтал. Ее здесь нет. А снег, спрессованный ветром, хуже терки. Сейчас он сверкал такой белизной, так искрился, словно в каждой снежинке был заключен кусочек солнца. Пришлось сразу же надеть темные очки — без них можно и ослепнуть.
Не частым гостем было у них солнце. Оно постоянно было укрыто облаками, туманом. Такое уж на полюсе лето. А тут оно забросало светом угомонившиеся после пурги снега, пронизало, зажгло бирюзой ледяные глыбы. И так необычно тихо было на льдине, так неподвижно. Только по верхушкам торосов все еще бежали легкие снежные змейки.
Иван Дмитриевич, прихватив пешню и лопату, сразу же пошел откапывать из-под снега свои ледовые «амбары».
Женя влез в огромные, сорок восьмого размера, валенки и неуклюже зашагал по сугробам к магнитной палатке.
Эти валенки, когда их увидели в первый раз, страшно всех насмешили.
— Дмитрич, ты на слона, что ли, их заказывал?!
Теперь же они оказались просто спасением. В них можно влезть даже в меховых сапогах. Как Женя благодарен им, когда часами, а то и целые сутки стоит на морозе, на снегу, ведя свои наблюдения!
Сегодня Жене здорово повезло. Он «наскочил» на магнитную бурю. Эрнст уверял, что видел, как Женя отплясывал на радостях. Еще бы! Не часто можно встретить такую бурю!
Где-то там, на Солнце, произошла вспышка. Огромные огненные языки — протуберанцы — взметнулись, и у Земли, в верхних слоях атмосферы, все пришло в лихорадочное движение. В ураганном вихре заметались, закрутились мельчайшие частицы — ионы, протоны, электроны. Наибольшее возмущение частиц было здесь, вблизи магнитного полюса Земли. Неистово заработали приборы, только успевай следить за ними! Женя надолго засел в своей земляничной, очень веселой, но совсем не греющей палатке.
В этот день все метеопоказания снимал и кодировал для передачи Иван Дмитриевич. Без привычки не сразу ладилось. То и дело заглядывал в уже потрепанную книгу радиошифров. Извел не один листок бумаги, прежде чем слова превратились в цифры.
…С легким шорохом, рассекая застывший воздух, над лагерем вдруг пронеслась сероватая птица. Все бросили дела, выбежали на «улицу». Чайка-глупыш! Милый, залетный гость! Не отрываясь смотрели, как, раскинув длинные крылья, птица легко планировала над льдиной. Покружила, совсем не обращая внимания на носившегося с лаем Веселого, прокричала что-то и улетела. Иван Дмитриевич, хоть и схватил в тамбуре ружье, стрелять не стал. Пожалел этого отважного глупыша, залетевшего так далеко, к самому полюсу!
На льдине тишина. Лишь слышно, как поскрипывает лебедка да булькает в проруби потревоженная вода. Петр Петрович еще с вечера опустил на глубину тысяча метров сетку и теперь выбирает ее. Что принесет она из черной океанской бездны?
Подоспевший Иван Дмитриевич подхватил мокрую упругую сетку.
— Ого сколько!
Сетка кишела рачками, моллюсками, медузами. От красного, желтого, бурого цвета рябило в глазах — так мелка и разнообразна была добыча.
Осторожно, словно величайшие драгоценности, перекладывали они этот копошащийся «блошиный» улов в стеклянные банки.
Планктон. Это мельчайшие живые существа — растительные и животные. Они растут ни на чем, никуда сами по себе не плывут, они как бы парят в воде и передвигаются по воле течений. Поэтому и называются «планктон» — по-древнегречески «парящий».
— Жаль, на уху ничего не попалось, — вздохнул Иван Дмитриевич.
— Будет и на уху, — улыбнулся Петр Петрович, вытряхивая из сетки последних рачков. — Раз эти вкусные блюда занесло сюда, значит и рыбы не должны отстать.
Петр Петрович унес банки с планктоном в свою палаточную лабораторию. Сбросил со столика нанесенный снег, чуть обогрел под меховой курткой красные озябшие руки и принялся рассматривать под микроскопом уже засыпающую на морозе живность.
Зябко зашуршала шелком палатка. Опять подул ветер. Петр Петрович поглубже надвинул шапку, потеплее запахнулся. Улов большой, работы хватит до утра.
Вокруг было столько неизведанного, требующего своего открытия, что им всем катастрофически не хватало времени.
