Сам Глухарь – мужик, безусловно, суровый и в доброе время, нынче был совсем не в восторге оттого, что к нему в избу подселили каких-то пришлых перекати-поле, которые мало того что неизвестно, кто такие, так ещё, может, и не люди вовсе.

Глухарь отвёл им небольшой закуток за печкой, поближе к сеням – а где же ещё селить, быть может, нечистую силу? Закуток отгораживался от остальной избы плотной цветастой занавеской и вмещал в себя небольшие скрипучие полати – одни на двоих – и полку с какими-то берестяными туесочками.

Жена Глухаря – она назвалась Куропаткой – оказалась женщиной куда более приветливой, чем муж. Она тепло встретила нежданных гостей и сразу после того, как Глухарь выделил им место, усадила философов за стол.

Там-то, после обильного и жирного обеда, Азарю с Лугином пришлось на деле доказывать, что они всё-таки больше сказочники, чем проходимцы.

Сначала Лугин Заозёрный рассказал историю лихого да удалого купца, который умудрился оставить с носом всех государей Неревской равнины.

Сказка понравилась всем. Еда перед носом гостей оказывалась всё гуще и наваристее, а питьё всё крепче. Чем сильнее горело в глотке, тем проще развязывались языки философов. Которые, по чести сказать, и так любили поболтать.

Последняя история Лугина Заозёрного была о кожемяке, который однажды решил жениться на арагузской графине. Уж так он её полюбил, что не мог ни есть, ни спать – всё думал только о ней.

Но если иной бы только думал, наш удалец переплыл целый океан, чтобы ещё раз встретиться с ней. Он ходил по морю на ли-хоборских ушкуях. Он нанимался гребцом на галеры. Он переходил из города в город вместе со странствующим балаганом.

Кожемяка познакомился со многими людьми. Ему доводилось говорить как с грубыми пиратами Диких островов, что без мата не могли связать и пары слов, так и с утончёнными грамотеями из Сатхаир Арда. Парень изучил разные языки и письменность чужестранцев. Он читал книги, за одно упоминание которых Храмовые скалы расправлялись без суда и следствия. И выучил наизусть те, о которых даже Великий Храм не имел ни малейшего понятия.

Чем дальше шёл к своей графине кожемяка, тем отчётливее понимал, что на самом деле её не существует.

Здесь Лугин нахмурился и помолчал. Потом, состроив весьма странную мину, старый философ опрокинул кружку себе в рот и допил вишнёвую настойку.

Глухарь с домочадцами слушали развесив уши.

А кожемяка из рассказа Лугина тем временем оказался в землях северян. Шумела бурная река Аро. На горизонте солнце отражалось и преломлялось причудливым образом в таинственных вершинах Нефритовых скал.

Кожемяка жил в неведомых странах. Он учился ремёслам их обитателей. Он постигал мудрость разных народов. К тому моменту кожемяка перестал быть кожемякой и стал человеком. Это было основной его характеристикой и отличительной чертой.

Человек продолжал наблюдать за другими людьми и постепенно пришёл к выводу, что вся его любовь к прекрасной графине – не более чем блажь. Это было не что иное, как результат слияния тяги к размножению, присущей всему живому, и романтических россказней, навязанных человеку с детства.

Да и самой графини никогда не существовало. Человек любил лишь образ, что создал в своей голове. Сколько он видел-то её? Пару раз, когда знатные заморские гости прохаживались по местному рынку в поисках диковин.

В графине воплотились все чаяния тогда ещё кожемяки о женской красе. И своей недостижимостью она была ещё притягательнее. Но помимо всего этого арагузская графиня стала воплощением всех чудесных рассказов о той – другой жизни. О чудесной и странной жизни заморских племён. О приключениях. Тайных и опасных знаниях. Вот чего на самом деле жаждал кожемяка!

И человек вовремя это понял.

Позже, когда много лет спустя, он всё-таки встретился с графиней, то понял, насколько был прав насчёт неё. И возблагодарил свой разум, который вовремя уберёг его от страшной и фатальной ошибки – жениться на графине.

Отныне человек стал певцом свободного разума. В этом он видел своё предназначение и цель – освобождать умы других людей.

– Какая-то грустная история, – наморщила носик глухарёвская дочка. Молодица была уже на сносях и ради того, чтобы посмотреть на чужеземцев, прибежала сама и приволокла мужа. – Я думала, что кожемяка станет разбойником и выкрадет графиню. А потом они будут жить долго и счастливо.

– И вместе станут править своим графством! – поддержала её младшая сестра.

Старый философ улыбнулся и развёл руками.

– Что поделать? – улыбнулся он. – Не все сказки заканчиваются свадьбой.

Азарь пристально смотрел на учителя. Он знал, что того давнего кожемяку звали Лугин Заозёрный.

Не рассуждая ни одного лишнего мгновения, Азарь потянул из-за голенища нож и бросился вперёд. Он прекрасно понимал, что его главное оружие – это внезапность. Философ нырнул в кусты и почти бесшумно двинулся сквозь них.

По пути Азарь приметил ухватистую толстую рогатину, вполне годившуюся, чтобы пойти с ней на бурого медведя. Годилась ли она против кома, это Азарь собирался проверить в самое ближайшее время. Выставив рогатину перед собой, молодой философ осторожно двинул вперёд.

И он без проблем бы прошёл мимо любого даже самого тренированного человека, однако же комы людьми отнюдь не были. Они до последнего делали вид, что ничего не замечают, но, когда молодой философ бросился на первого медведя из кустов, тот обернулся и играючи поймал человека в захват, будто только того и ждал. Рогатина словно сама по себе вывалилась из рук.

Единственное, что успел Азарь, это метнуть нож во второго кома, и того оказалось довольно, чтобы свалить зверюгу. Клинок вошёл аккурат в глаз и поразил мозг чудовища. Ком не умер мгновенно, а неловко завалился набок и забился в жестоких конвульсиях.

Остальные два оцепенели. Такого ещё не было: ещё ни один зверь или Безлеп не убил ни одного кома. Это племя не знало насильственной смерти от кого бы то ни было, кроме редких случаев междоусобиц.

Азарь прибавил им поводов для удивления. Он носком подцепил рогатину и вскинул её себе в руки. А там хватило доли мгновения, чтобы вогнать острый конец медведю под челюсть, пробив череп насквозь. Этот ком тоже задёргался и упал на спину.

Первый к тому времени уже замер.

Азарь вывалился из медвежьей хватки и, не теряя времени, трижды перекатился сначала через голову, потом через бок влево, а дальше через плечо по диагонали, чтобы насколько возможно разорвать расстояние между ним и последним живым медведем.

Азарь успел встать на ноги, успел повернуться, когда когтистая лапа располосовала ему грудь даже через несколько слоёв тугой зимней одежды. Всё тотчас пропиталось кровью.

Азарь чудом успел пригнуться и пропустить вторую лапу мимо головы. Молодой философ снова ушёл в кувырок и оказался прямо за первым мёртвым комом, а потом скрутился в тугую пружину и взвился вверх, предварительно развернувшись. Нож, который Азарь вырвал у того из глаза, выстрелил в последнего косматого, но тот оказался на диво проворен. Он не только выбил нож из руки Азаря, но и второй лапой переломил рогатину, с которой на него сзади напал Лугин Заозёрный. Тогда философы бросились на косматого с двух сторон, однако и это вышло им боком. Медведь взмахнул лапами и разбросал людей в стороны.

Но это было только половиной беды: как только философы упали на снег, ком взмахнул лапой, и Азарь с Лугином вспыхнули, как хорошенько просмоленные факелы.

Раздался истошный крик.

Старый философ тотчас нырнул в сугроб и какое-то время барахтался в снегу, сбивая пламя. Раненый Азарь уже не был так проворен, как прежде. Он тоже успел прыгнуть в снег, но сил, чтобы быстро зарыться в него уже не было. Ему помог учитель после того, как потушил самого себя. Но к тому времени парень уже основательно обгорел.