– А вообще-то путешествие было прекрасным! – иронично поглядывал на мать взрослый сын.
Вторая история такая.
Аделе ушла по делам в город. Кастукас забрался на чердак – из любопытства: интересно, а что там? На чердаке были сливы – накануне мать купила два мешка для заготовок на зиму. Сливы оказались вкусными. Наевшись досыта, Кастукас выглянул в чердачное окошко и увидел: во двор зашел соседский мальчишка. Кастукас окликнул его и кинул несколько слив (у Ядвиги Чюрлёните – «пригоршню». Трудно представить крохотную детскую ручку с «пригоршней» слив. – Ю. Ш., В. Ж.).
– Вкусная, – оценил соседский мальчишка, надкусив одну, а выплюнув косточку последней, мечтательно сказал: – Я съел бы еще!
– На! Лови!
Кастукас бросил еще несколько слив. Ни одной, конечно, соседский мальчишка не поймал. Подобрал с земли, каждую вытер о штаны. Мимо дома Крисюкаса проходили другие соседские мальчишки.
– Эй, что там такое?!
– У Кастукаса слив два мешка! Хотите попробовать?
Кастукас кинул слив и им.
Очень скоро получилась веселая забава. Кастукас бросал с чердака сливы, мальчишки какую ловили, какую с земли подбирали, выхватывали из-под рук друг у друга, – все это делалось весело, шумно. Кастукас бросал сливы и хохотал. Не удивительно, что возвращавшаяся домой Аделе не увидела, а услышала, что у них во дворе что-то происходит. Потом увидела в чердачном окошке сына, «оглашающего воздух радостными воплями» (Ядвига Чюрлёните). Забравшись на чердак, Аделе поняла: хозяйству нанесен некоторый (это мягко говоря) ущерб, – Кастукас опустошил больше половины одного из мешков.
Рассказывая эту историю взрослым детям, Аделе говорила:
– Щедрость Кастукаса из детства. Я уже тогда говорила соседям: «Мой Кастукас никогда не будет таким скрягой, каким был его дедушка!»
Третью историю расскажем не сейчас – она из более позднего времени.
До Перми и «даже дальше»
Друскининкай расположен в Дзукии. Это один из историко-культурных регионов Литвы.
Кроме Дзукии, есть еще Аукштайтия, Жемайтия, Сувалкия, а также «малая Литва» – западный регион, побережье Балтийского моря – Поланген (после 1917 года – Паланга), Куршская коса.
Литовцы утверждают, что даже темперамент проживающих в этих регионах разный. При случае могут притчу рассказать – в доказательство слов своих.
Как-то черт, разозлившись на литовцев, часто поминающих его недобрым словом, решил их наказать. Взял из каждого региона Литвы по человеку, посадил в мешок, отколотил всех вместе палкой и бросил мешок на дороге. Но не уходит. Интересно ему, как поведет себя каждый из побитых. Первым из мешка выбрался аукштайтиец. Сразу бросился бежать – только пыль столбом! Вторым вылез дзукиец, крутится вокруг мешка, бока помятые чешет.
Черт спрашивает:
– Ты почему не убегаешь?
– Жду, пока другие вылезут, пойдем вместе и запьем горе в корчме.
Третьим показался сувалкиец и, оглядываясь, взялся за край мешка.
Черт:
– Чего за мешок-то держишься?
– Когда последний вылезет, я мешок заберу, – объясняет сувалкиец.
А жемайтиец всё в мешке сидит.
Черт:
– Ты-то чего не вылезаешь?
– Э-э-э, – отвечает жемайтиец, – кто меня засунул в мешок, тот пусть и достает!
Как говорится, в каждой притче лишь доля шутки. Конечно, далеко не все аукштайтийцы индивидуалисты, сувалкийцы скопидомы, жемайтийцы медлительные и упрямые, а дзукийцы – рубахи-парни. К Константинасу Чюрлёнису это можно отнести в полной мере.
О происшествии, о котором сейчас расскажем, возможно, следовало бы умолчать, но, во-первых, как говорится, из песни слова не выкинешь, а во-вторых, история эта известна тем, кто интересуется жизнью М. К. Чюрлёниса, и умолчи мы, проявим свою некомпетентность.
Константинас (отец) всю жизнь оставался заядлым рыболовом, а вот страстным охотником был только в молодости. Он не был кровожаден и убитой дичи не радовался, она была лишь средством пропитания. Охотничьи рассказы, которыми отец делился с детьми долгими зимними вечерами, были увлекательными, прежде всего как романтические приключения.
Охота для Константинаса была поводом уйти в лес, в поля, на болота и блаженно бродить в одиночестве, пусть и с ружьецом на плече. Эти его вылазки имели философский и природоведческий характер. Во время прогулок он думал о смысле жизни, наблюдал за птицами, слушал их голоса, учился подражать свисту иволги, уханью филина; зимой учился узнавать следы диких животных, следил за их повадками.
Дочь Константинаса Ядвига назвала охотничьи хождения отца «страстью к бродяжничеству».
В один из не самых удачных для Аделе и трехлетнего Кастукаса день Константинас ушел из дому. Ни от жены (жили они душа в душу), ни от сына, которого обожал, а, как он сам объяснял, «просто так – на свет поглядеть».
Жена Опермана, узнав о случившемся, примчалась в Друскеники, забрала Аделе с сыном к себе.
Константинас вернулся через год. Аделе не сразу согласилась принять его обратно.
Константинас не любил вспоминать и рассказывать о своем путешествии, но из косвенных разговоров домашние узнали, что добрался он до Перми и «даже дальше – до Сибири».
Вероятно, на каком-то генетическом уровне от отца Кастукасу достались склонности к фантазиям и романтике. Он мечтал о более далеких путешествиях – в Африку, Индию и Австралию.
Дотянуться до клавиатуры
«Наш дом был музыкальным, – пишет Ядвига Чюрлёните. – Почти все дети умели играть на пианино, одни лучше, другие хуже. Музыка заполняла всю жизнь семьи: она была необходима как воздух, как солнце, как лекарство больному».
У Чюрлёнисов было пианино – «устаревшей конструкции». Приглашенный настройщик привел его, насколько было возможно, в рабочее состояние. Но с клавиатурой он совладать не смог – она оставалась тугой и с трудом поддавалась пальцам, детским – тем более. И все же Константинасу было на чем детей учить играть, первым – Кастукаса.
Ядвига Чюрлёните утверждала, что в семье абсолютный слух был у троих – у Кастукаса, Пятраса и у нее. Профессионального музыкального образования все дети не могли получить только из-за отсутствия материальных возможностей.
Вначале детей музыке учил отец, затем «перепоручил» младших старшим.
«Маленький Кастукас вместе с отцом играл в костеле на органе; он не только помогал отцу, но уже в девять лет занимал место за органом, и в храме звучала исполняемая им музыка».
Предыдущее предложение взято нами в кавычки не случайно. Обращаем внимание на возраст юного органиста – девять лет. Внимательно знакомясь с публикациями о Чюрлёнисе, можно прочесть и следующее: «Константинас приводил шестилетнего Кастукаса в костел, и мальчик полностью пробуждался ото сна, играя “адинки” (то есть на католическом молебне, читавшемся по воскресеньям в шесть часов утра); доктор Маркевич (о нем позже. – Ю. Ш., В. Ж.) был удивлен и обрадован способностями к музыке пятилетнего сына своего нового друга. Он слушал его игру не только на органе, но и на пианино. На пианино Кастукас исполнял песенки, легонькие пьесы».
Борис Леман в очерке «Чурлянис» (1912; 1916) пишет: «Уже рано в будущем художнике сказалось влечение к музыке, и пяти лет мы видим его карабкающегося на стул, чтоб дотянуться до клавиатуры рояля».
Трудно себе представить пятилетнего малыша, «дотягивающимся до клавиатуры рояля», которого в доме Чюрлёнисов не было и быть не могло, хотя бы потому, что и дома-то у них не было. Но еще труднее представить пяти-шестилетнего ребенка, играющего на органе.
Из книги в книгу, из публикации в публикацию в периодике, а теперь и в интернете перекочевывает информация о том, что наш герой азы игры на органе начал постигать в столь юном возрасте. Едва ли это так.
Органисты рекомендуют начинать обучение игре на органе самое раннее лет в девять-десять.
Известный американский музыкант Малкольм Когут[9] пишет:
