Здесь от всего, что творю, веет концом.

Скоро Я дверь отворю, встречусь с Отцом.

Что Я, на землю пришед, людям принёс?

Свет! Отчего же сей свет в них не возрос?

Зреет вражда меж людьми. Разве поднесь

Мало давал им любви, дара Небес?

С вечною болью в душе вижу Я: тьмы

Войско покуда сильней, правит людьми.

Я ухожу. Но люблю, слабых, их всех.

С Неба любовь им пошлю, милость навек.

Плоти отброшен покров. Рвусь из колец.

Много ли нужно Мне слов? Семь, наконец!

Тихо скажу на краю грешной земли:

«Отче, Мой дух предаю в руки Твои!»

В далёкой юности меня поразил рассказ моего приятеля о распятом Спасителе и Его словах с креста: «Отче! Прости им, ибо не знают, что делают». Иисус (а я, ещё не пришедший к вере, видел в Нём лишь простого смертного) просит в молитве не за Себя, а за других. Больше того – за тех, кто распинает Его. Христос даже пытается смягчить их вину – они не верили, что предают казни подлинного Мессию, не ведали всей меры своего злодеяния. Молитва Христа полна безмерного сострадания и Божьей милости. Эти мысли пришли ко мне, только когда я начал обретать веру, и слова Господа, произнесённые с креста, стали наполняться для меня великой духовной силой.

Так же с годами я стал воспринимать и другие Его слова, сказанные на Голгофе в предсмертные мгновенья. Собранные вместе, они и образовали те самые Семь Слов нашего Спасителя на кресте.

Их последовательность красноречива. После молитвы за врагов Иисус обращается к Матери: «Жено! Се, сын Твой». Потом говорит ученику: «Се, Матерь твоя!» Третье Слово обращено к раскаявшемуся разбойнику, висящему на кресте рядом с Христом: «Истинно говорю тебе: ныне же будешь со Мною в раю». Иисус даёт утешение и надежду другим и только в четвёртом Слове вспоминает о Себе: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил!»

Пятое Слово – «Жажду!». Шестое – «Свершилось». И, наконец, седьмое: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой».

Все вместе, Семь Слов Христа на кресте звучат как псалом, исполненный трагической силы.

Ко многим псалмам композиторы разных веков подбирали свои мелодии, стремясь выразить мудрость и духовную мощь Священного Писания. Это и Генри Пёрселл в Англии («Старинный псалом» ля мажор), и Генрих Шюц в Германии с его многохоровыми концертами-псалмами. Вдохновлялись ими и русские музыканты Дмитрий Бортнянский, Максим Березовский, Василий Титов, Степан Дегтярёв, Александр Архангельский, Павел Чесноков. Особенно я люблю «Семь псалмов царя Давида» – песенный цикл Михаила Ипполитова-Иванова, а в нём – «Бог нам прибежище и сила». Целую «Симфонию псалмов» создал Игорь Стравинский.

Итак, многие псалмы: и Давида, и сынов Кореевых, и Моисея – положены на музыку. А как же этот – как я думаю, величайший – псалом Божий, Семь Слов Христа? Тем более, в псалмах многое перекликается со словами Господа на кресте или с тем, что за ними следует. «Делят ризы мои между собою, и об одежде моей бросают жребий» (Пс 22[21]. 19); «И дали мне в пищу желчь, и в жажде моей напоили меня уксусом» (Пс 69[68]. 22). А вот дословные совпадения с Евангелием: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?» (Пс 22[21]. 2 и Мф 27. 46); «В Твою руку предаю дух мой» (Пс 30[29]. 6 и Лк 23. 46). ц3

Безусловно, в своих пассионах (Страстях) мастера музыкальных гармоний не могли пройти мимо самых драматических эпизодов и, следовательно, тех слов, что звучали на Голгофе. У молодого Георга Фридриха Генделя в «Страстях по Иоанну» (1704 год; маэстро всего 19 лет) слышим: «Weib, siehe, das ist dein Sohn» («Жено, смотри, вот сын Твой») – второе Слово; затем «Siehe, das ist deine Mutter» («Смотри, вот Матерь твоя»); «Mich duerstet!» («Жажду!»). Шестое Слово баритон поёт трижды: «Es ist vollbracht» («Свершилось»).

Ничего этого нет в знаменитой оратории Генделя «Мессия». Здесь композитор не раскрывает трагической картины страданий на Голгофе. Нет развёрнутых образов, музыкального изображения крестных мук, восклицаний и вздохов, обращений с креста. Нет и погребального обряда, и пьеты (оплакивания). У Генделя другая задача, наиболее ярко выраженная в гениальном «Аллилуйя».

Совсем иначе построил свою ораторию «Der Tod Jesu» («Смерть Иисуса») друг Генделя и Баха, 74-летний Георг Филипп Телеман. В финале её бас сообщает о последних мгновениях жизни Иисуса и Его словах: «Er ruft: Mein Gott, mein Gott! Wie hast du mich verlassen!.. Nun seufzet er: Mich duerstet!» («Он взывает: Мой Бог, Мой Бог! Для чего Ты Меня оставил! Затем стонет: Жажду!») И в завершение речитатива: «Свершилось! Прими, о Отец, Мою душу! – И склонил голову на грудь». Можно упомянуть в этом ряду и знаменитую ораторию Карла Грауна «Смерть Иисуса». Но все эти произведения отступают перед Страстями Иоганна Себастьяна Баха, его «Высокой Мессой» и духовными кантатами – столь велики их трагическая выразительность и глубина.

Большая часть речитативов в пассионах Баха приходится на долю евангелиста, но самые существенные слова произносит Иисус. Краткие речитативы спокойны и значительны: Ему не пристало выражать волнение или страх. Вопросы страже, ответы Пилату звучат как бы над тревожной, грозной действительностью. Лишь однажды в Его партии появляется мелодическое расширение. Предсмертный возглас Иисуса «Свершилось!» (шестое Слово) ложится в основу следующей за ним арии – проникновенного лирического отклика на свершившееся («Страсти по Иоанну»).

Особенность «Страстей по Матфею» – в том, что трагической вершиной пассиона становятся слова на кресте (четвёртое Слово): «Eli, Eli, lama sabаthani». При этом выразительная, веская в каждом звуке мелодия Иисуса повторяется (но выше на кварту) евангелистом, и общий колорит звучания блекнет. С последними словами Господа умолкают голоса струнных инструментов. Это и есть тихая кульминация Страстей. Затем в тишину вторгаются взволнованные реплики хора, хорал растёт, и разворачивается звуковая картина землетрясения. Этот контраст поражает. Бах удивительно точно и тонко продумал музыкальную драматургию пассиона. В его ариозо, ариях, хорах музыка несколько раз достигает высочайшего драматического напряжения и даже трагической силы. Это нарастание мастер снимает ради проникновенной негромкой фразы – четвёртого Слова, которое приобретает сверхсильную эстетическую власть. К этому приёму задолго до Баха прибегал и Генрих Шюц. Бах, опираясь на давнюю традицию, обогащает её.

У Шюца тоже есть пассионы, название которых звучит так: «История страданий и смерти нашего Господа Иисуса Христа из Евангелия святого Матфея (Луки, Иоанна)». Он также приводит то одно, то два обращения (Слова) Христа на кресте, а в 1645 году соединяет все Семь Слов в одном опусе. Кантата перерастает в ораторию «Die Sieben Worte unseres lieben Erloesers und Seeligmachers Jesu Christi», опус 478. Сокращённо – «Семь Слов».

Это глубоко драматическое произведение. Все образы в нём отмечены чертами психологической достоверности. Мастер сосредоточивает своё внимание на душевной драме личности, но не ограничивается этим. Сила «Семи Слов», как, впрочем, и других опусов Шюца (пассионов, магнификата, духовных концертов, священных симфоний), – в ощущении трагизма земного бытия вообще и трагизма эпохи (это время Тридцатилетней войны).

В «Семи Словах» и «Страстях» Голгофа осмысляется как всечеловеческая трагедия, но безутешное горе, скорбь, смертные муки переданы у Шюца с суровой сдержанностью.

Каждое из четырёх действующих лиц отмечено в оратории своим мелодическим стилем (партию Иисуса поёт тенор, Первого Разбойника – альт, Второго Разбойника – бас, Евангелиста – различные голоса попеременно). Партия страдающего Иисуса представляет собой ярчайший пример стиля lamento, что значит «жалобно, скорбно». Она словно соткана из кратких вздохов и стонов, и даже долгий звук в репликах Христа воспринимается как болезненный вскрик. В ином ключе («возбуждённом») выдержана партия Первого Разбойника, распятого по левую руку от Христа: он богохульствует, искушает Иисуса. Партия Второго Разбойника также отмечена особым мелодическим стилем.