— Мишенька, — сказала Елизавета по-русски, с едва заметным акцентом, — что же ты не представишь нашу гостью? А то неудобно, право.

— Графиня фон Риббентроп, — представилась я первым пришедшим на ум именем и назвала королевство, находящееся подальше от родной для нее Саксонии, — статс дама короля Вюртембургского, а для моих земляков — просто Екатерина Ивановна Леонова. Я приехала издалека, услышав про Ваши чудесные мозаики. А сейчас Михаил Васильевич рассказывает, как ему пришла мысль создать такое чудо.

— Да, Екатерина Ивановна, — включился в мою игру Ломоносов, по умолчанию согласившись не посвящать жену в подробности моего визита, — так вот, лет уже несколько назад я заинтересовался мозаичными картинами в доме графа Воронцова, где бывал частым гостем, которые тот привез для своей коллекции из Италии. Одна из работ, собранная по оригиналу картины Гвидо Рени, особенно выделялась среди других богатой красочной палитрой. Ведь Вы знакомы с произведениями этого художника?

— Ну разумеется, Михаил Васильевич, — ответила я на чистейшем итальянском, — знакома ли я с произведениями великого болонца? У нас их просто обожают. Особенно поздние его работы, исполненные истинной свободы и мастерства.

— А какие картины Вас привлекают больше? На мифологические или религиозные темы? — продолжил экзаменовать меня Ломоносов, тоже перешедший на знакомый ему итальянский.

— Вы знаете, мне нравятся больше религиозные: «Матфей и Ангел» или «Христос дает ключи Святому Петру».

— Мишенька, — взмолилась Елизавета, — а нельзя ли говорить по-немецки, или, по возможности, по-русски.

— Ну что ж, по-русски, так по-русски, — согласился Ломоносов, — вот я и говорю этому итальяшке: назови любую сумму за секрет изготовления смальты. Так нет же, хитрая бестия, ни в какую не согласился. Тогда я сказал: я сам открою этот секрет. Мне пришлось потратить целых три года и провести тысячу опытов, чтобы создать смальту, не уступающую по качеству и цветовой палитре итальянской. Кроме того, мне удалось разработать собственную теорию "Трех цветов". Я доказал, что белый свет состоит из трех основных цветов — красного, желтого и синего, и смешивая их мы получаем весь спектр радуги. Потом я изобрел рецептуру изготовления цветных непрозрачных стекол, и организовал производство смальты и склеивающего раствора. Все, что Вы здесь увидите, Екатерина Ивановна, построено под моим руководством, но руками приписных крестьян, которых мы обучили и некоторые из них стали прекрасными мастерами своего дела. Я бы сам с удовольствием провел бы для вас экскурсию по Усть — Рудице, но мне стало тяжеловато ходить, поэтому я прикажу сделать это моему мастеру Игнатию Петрову, он у нас один из лучших.

Скоро пришел Игнат, молодой еще парень, одетый в рабочую робу. Я поинтересовалась, где и как живет Игнат. Оказалось, что он проживал в деревне Шишкино. В одной из четырех деревень, приписанных к мызе Усть — Рудица вместе со своими неженатыми братьями и незамужними сестрами, а всего в деревне насчитывалось около ста человек. Игнат рассказал, что он участвовал в строительстве фабрики разноцветных стекол в Усть — Рудице с самого ее начала, когда ему едва исполнилось семнадцать лет.

Усть — Рудица расположена приблизительно в двадцати километрах от Ораниенбаума и Ломоносов на первых порах приходил из города пешком.

— А как ты относишься к своему барину, — спросила я.

— Я не раздумывая готов за него жизнь отдать, — последовал решительный ответ.

Игнат провел меня по всей Усть — Рудице, с любовью рассказывая про каждое здание. Только на фабрику мы заходить не стали, потому, что работы сейчас не велись. Это был очень продвинутый для своего времени комплекс, оборудованный всем необходимым для производства работ. Начиная с кирпичного заводика, чтобы не нужно было возить материал для строительства зданий издалека и кончая плотиной на одной из протекающих неподалеку речек, обеспечивающих производство большим количеством проточной воды.

Заводские строения с плавильными печами, плотиной, мельницей и рабочим поселком расположились на левом берегу запруды, а усадьба на правом. Ее центром стал одноэтажный дом с мезонином. По сторонам, ближе к реке, располагались два флигеля, образуя главный фасад усадьбы. В левом флигеле была оборудована лаборатория, в правом — мастерская. За строениями тянулись фруктовые сады и огороды, распланированные симметрично по отношению к подъездной аллее. Их окружали пашни. Ломоносов превосходно учел возможности естественного рельефа и использовал их для создания чудесных прогулочных аллей. Берега мыса были высокими и образовывали естественный вал, защищавший усадьбу от северных ветров. Природа была лишь упорядочена. Дорожки, повторяющие извилистые линии берегов, были обсажены липами.

Возвратившись к Ломоносову в кабинет, я застала его в глубокой задумчивости. Стараясь отвлечь его от грустных мыслей, в которые он был погружен, я спросила:

— Михаил Василевич, расскажите, пожалуйста, как Вам удалось открыть атмосферу на Венере. Я сама немного работала в обсерватории через двести с лишним лет после Вас. И видела Венеру в 70-е годы XX века в сравнительно небольшой телескоп с линзой около одного метра. Она выглядела небольшим кружком на фоне восходящего Солнца. Как же Вы, имея гораздо меньший телескоп, сумели совершить такое открытие?

— Вы знаете, Екатерина Ивановна, я совсем не считаю себя великим астрономом, подобно Кеплеру либо Галлею. Пару лет назад я участвовал в организованной европейскими учеными методике определения солнечного параллакса (расстояния до Cолнца).

26 мая 1761 г я, так же, как и многие в России и за рубежом, наблюдал прохождение Венеры по диску Солнца. Но на явление, которое я назвал «пупырь», обратил внимание только я. Оно продлилось не более секунды. Мне оставалось только сделать вывод.

— И сформулировать открытие, которое астрономы всего мира называют: «Явление Ломоносова», — продолжила я его мысль.

— Неужели так и называют? — удивился он.

— Представьте себе. И это явление с удивительной точность повторилось 6 июня 2012 года.

Тут я обратила внимание, что книга — мой подарок — лежит открытая на 27 странице, где приведены слова из письма Тауберта от 8 апреля 1765 года: «На другой день после его (Ломоносова) смерти граф Орлов велел приложить печати к его кабинету. Без сомнения, в нем должны находиться бумаги, которые не желают выпустить в чужие руки».

— Вы огорчены тем, что узнали дату своей смерти? — спросила я.

— Да нет, — бросил он с некоторой досадой, — я хорошо понимаю, что конец мой не далек, но меня покоробил тот факт, как они обошлись с моими документами. Ведь это просто низость — так поступить со многими работами, которые я создавал на благо России.

— Но, впрочем, — добавил он после паузы, — все-таки кое-что после меня и сохранилось. Не так ли?

— Конечно, Михаил Васильевич! — заверила я с энтузиазмом, — Вы для нас поистине звезда первой величины. Недаром наш первейший поэт, Александр Сергеевич Пушкин, который был горячим поклонником Вашего гения написал: «он сам был нашим первым университетом».

— Это который Пушкин? — поинтересовался Ломоносов, — я знаком с его предками?

— Ну, с одним его прадедом Вы точно знакомы: Ганнибал — «арап Петра Великого», как называл его Пушкин.

Наступила пора прощаться.

— Я проведу Вас, Екатерина Ивановна, — сказал Ломоносов.

— Не беспокойтесь, Михаил Васильевич, мне совсем недалеко идти, — стала отнекиваться я, — спасибо большое.

— Нет, уж, позвольте.

Ломоносов шел с явным усилием, опираясь на тяжелую клюку.

Мы шли вдоль липовой аллеи, одетой в золотой осенний наряд. Я не выдержала и принялась декламировать:

«Унылая пора! очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса -

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса,

В их сенях ветра шум и свежее дыханье,

И мглой волнистою покрыты небеса,