– Я так и не понял. Чем будет этот ковчег? Неужели это все-таки корабль?
– Корабль! – воскликнул голбешник[18] довольно и добродушно расхохотался. Так взрослые смеются над детьми, которые упускают или коверкают смысл произнесенных слов. – Только вот чем и каким будет этот корабль, и где он будет находиться, вы так и не поняли.
Иван Евфимиевич встал и направился в тонувшее во тьме помещение, которое ранее назвал сионской горницей. Через плечо бросил нам снисходительно:
– Идите сюда, души заблудшие. Я вам кое-что покажу.
– При определенных обстоятельствах он мог бы основать религиозное учение, – шепнул я Вадиму.
– Он слегка опоздал. На век-другой, – мы поднялись с матраса и пошли в комнату, куда удалился старик. Тот уже зажег свечу, и в тусклом свете стало возможным разглядеть убранство, удивительное и несколько гротескное.
На долю секунды мне показалось, будто часть пола покрыта линолеумом. Но, приглядевшись, я понял, что это не так. Чертежи… Все по ГОСТу, точнее говоря по ЕСКД: миллиметровые основные линии, потоньше, в треть миллиметра другие, рамки, технические требования. Каждый чертеж пронумерован, причем буквенным кодом разработчика чертежа – а состоит он традиционно из четырех букв – выбран и аккуратно вписан в основную надпись «ИСУС». Чего только не было на них изображено – здания, какие-то металлические конструкции с множеством балок и стержней, электросхемы и отдельные детали неизвестных мне устройств. Отдельно были разложены эскизы и красочные зарисовки. Все это добро валялось на полу, почти под ногами, но оставалось на удивление чистым – лишь некоторые чертежи местами были испачканы островками песка или одиноким отколовшимся кусочком кирпича. У стены напротив подобно алтарю возвышался огромный стол с металлическим кульманом. Сам стол был покрыт ослепительно белой, едва ли не светящейся в темноте скатертью, на нем лежали крест и Евангелие. Справа была выдолблена небольшая ниша, в которой стояла здоровенная кружка с отбитой ручкой, полная карандашей, как я догадался, разной степени мягкости. Рядом лежал маленький перочинный ножик для их затачивания. Оглядевшись по сторонам, я увидел, что всего таких ниш предусмотрено около дюжины и почти все они заставлены книгами. Пробежавшись глазами по корешкам, я понял, что не встречаю ни одного знакомого названия. По сути, мы находились в лесной библиотеке, утаенной от алчного взора пресыщенной и развращенной цивилизации.
– Вы, случайно, не Янусу поклоняетесь? – моя робкая попытка выдавить иронию не увенчалась успехом. Я был потрясен и не мог этого скрыть.
Старик не услышал. Он смотрел задумчиво на кульман, и во взгляде его читалось блаженство. Губы двигались, создавалось впечатление, что Иван Евфимиевич читает молитву, но расслышать ее никак не удавалось. Судя по всему, он находился в каком-то трансовом состоянии, в экстазе религиозного фанатика. Я безуспешно вглядывался в его глаза, желая найти в расширенных зрачках проблеск реального, посюстороннего мира.
А снаружи бушевала непогода. Ветер с ливнем обрушивались на стены скита с воем и свистом, шипели, рыдали и хохотали. Порой раздавались раскаты грома. Пламя свечи в руках старика плясало изможденно, и тени жили отдельной от нас жизнью. Я чувствовал себя героем мрачных фильмов про Носферату.
– Это что же, арена? – Вадим присел на корточки и рассматривал один из эскизов. – Колизей? Для гладиаторских боев?
Я подтянулся поближе и вгляделся в испещренные множеством мелких деталей ватманы – чертежи и эскизы. Судя по изображениям, это и правда было что-то вроде Колизея. Трибуны гигантскими ступенями тянулись вверх и напоминали скорее лестницу, выстроенную для неведомых циклопов, чем место, где люди смогут, удобно устроившись, вальяжно предаваться зрелищу. Более того, ложи для зрителей были разделены на восемь частей специальными каналами, тянувшимися через трибуны сверху вниз. Предполагалось, вероятно, что по каналам будет стекать вода или какие-то благовония, падая затем вниз, на арену, но в голову настойчиво лезли мысли о ручьях крови и нечистотах. Над каждой из восьми лож виднелись специальные механизмы, предназначение которых заключалось в том, чтобы удерживать над головами зрителей гигантские роскошные штандарты, заслонявшие небо.
Арену этому Колизею заменял огромный чан. В нем по кругу возвышались восемь гигантских колонн, на самой вершине которых располагались купола, чем-то напоминавшие наконечники стрел, а чем-то – головные обтекатели ракет. Под каждым из куполов размещалось по балкончику, выходившему на центр Колизея, где красовалась огромная скульптура – компас, стилизованный под Солнце. Сами колонны, покрытые необычными узорами, подробно, в цвете, изображались на отдельных листах, лежавших рядом.
Барельефы двух колонн, находящихся на западной стороне арены, были отмечены одной и той же надписью – «Plus Ultra»[19]. На том их сходство заканчивалось. У одной фраза была выгравирована на золотых католических крестах, испещрявших колонну сверху и донизу. Второй столб покрывали огромные белоголовые орланы, тяжелые стальные головы которых заметно контрастировали с черной свинцовой лентой, надпись «Plus Ultra» на которой инкрустировалась изумрудами.
Восточные колонны отличались друг от друга не меньше, чем западные. Одна, красная, словно плющом оплеталась золотыми драконами, чешуйки которых были составлены из мириад маленьких, почти микроскопических, пятиконечных звезд. Другая же, шоколадного цвета, украшалась серебряными головами священных коров, блестящие рога которых как заточенные катары устремлялись вверх. Далее взгляд скользил по двум южным колоннам: ярко-зеленой, исписанной текстом священной книги, выведенным золотой вязью, и черной, с медными, серебряными и золотыми бесформенными пятнами, имитирующими окрас леопарда.
Но больше других меня очаровывали северные колонны. Полностью белая, мраморная, прямая копия греческой классики, с тем лишь отличием, что по спирали на ней располагались огромные платиновые орлы с сапфировыми глазами, надменные головы которых украшал лавровый венок, а в лапах были зажаты белые лилии. Это одна, а другая…
Колонна цвета индиго – можно было представить, как на солнце она переливается всеми возможными цветами – внизу украшалась внушительных размеров звездами кроваво-красного цвета, составленными из сотен маленьких рубинов. Знал ли художник, что рубины отличаются друг от друга по степени насыщенности? Сейчас это было не важно. Обрамлялись звезды серебряными венками из лавровых и дубовых листьев. А наверху, под самым куполом, был изображен огромный и такой же алый, как звезды, схимнический крест.
Что-то шевельнулось в моем сердце. На доли секунды я почувствовал себя увлеченным за пределы горизонтов, до которых раньше едва дотягивался взглядом. В этом изображении, воплощавшем братство, независимую волю и в то же время некий властный призыв, встречались горнее и дольнее, нечто одновременно и близкое, и неизмеримо далекое. Более того, оно странным образом контрастировало, противостояло всей остальной конструкции Колизея, обладавшего аурой сакрального, но мрачного и титанического.
Между тем, Иван Евфимиевич вышел из транса и тоже вгляделся в чертежи.
– Колизей? Ну до поры до времени это арена для боев, да… – произнес старик. – Но не простым оружием. Словом, мыслью, образами, духом. Мифами, если угодно! Видите балконы? Они предназначаются для выступлений. Здесь и располагаются бойцы.
– Бойцы?
– На этой арене встречаются в схватке лучшие – самые могучие, самые смелые. И так будет, покуда, наслаждаясь одними лишь собой, – своими победами, почестями и ликованием толпы – эти герои не растратят силы окончательно. Покуда Солнце, которое строителем этой великой и жуткой арены низвергнуто им под ноги, не скроется совсем в океане нечистот, что потихоньку стекают с трибун. Тогда и направления потеряют всякий смысл, ибо нельзя уже будет доказать, что север – это север, а юг – это юг.
