Игорь был веселым разгильдяем, выкидывавшим забавные глупости, за которые рисковал поплатиться отчислением. Но то была лишь одна сторона Игоря Ваграмова. Настоящим уважением я проникся после случая, о котором он предпочитал не вспоминать. Мы гуляли почти всю ночь и впятером, незадолго до рассвета, возвращались по домам. Мы шли через парк неподалеку от Марьиной Рощи, когда дорогу нам перегородила горстка кавказцев с ножами. Можно было и потолкаться, но холодное оружие в их руках поблескивало грозно и устрашающе. Закончиться все это могло плачевно, но Игорь подошел к тому из них, который первым достал нож и молча взялся за лезвие. Просто взялся. Кровь хлещет, а он смотрит в глаза и не отпускает. И, видимо, грабители увидели в его взгляде такую бездну, что решили не связываться. Как не связываются с безумцами или смертниками[8].
Ваграмов не мог долго сидеть на одном месте. Может, дело в его родителях: отец, военный, часто менял место жительства по долгу службы. В общем, Игорь вырос эдаким кочевником, готовым по первому свистку отправиться в дальнюю дорогу. А потому, зная беспокойную фигуру Ваграмова, я не верил, что он долго проработает в строительстве, куда пошел по окончании вуза. Так и вышло. Сперва он переметнулся в сферу продаж, но, поколесив по офисам застройщиков, впал в уныние, из которого, казалось, уже не видел выхода. Все изменила ситуация на Украине. Игорь почувствовал, что обязан быть на переднем крае исторической драмы. Чтобы уволиться и собрать вещи, хватило двух дней. И еще двух, чтобы оказаться в Севастополе. Когда Крым присоединился к России, Ваграмов испытал чувства близкие к эйфории – он был одним из тех, кто прикоснулся к колесу истории, делавшему очередной непредсказуемый поворот. Когда разгорелся Донбасс, Игорь, естественно, не задумывался. Уже в мае он оборонял Славянск.
– И как там было? – спросил Вадим.
– Ну как? – печально улыбнулся Ваграмов. – Как на войне.
Он не рассказывал о своем героизме, о том, как пули свистели у виска или как грозный враг вцепился в горстку отчаянных парней, окопавшихся у смерти под носом. Короче, не делал всего того, чем грешила пара моих знакомых, ездивших на войну лишь затем, чтобы сфотографироваться на фоне подбитых танков. Напротив, он ограничивался короткими рассказами, говорил прохладно и отстраненно, превращая войну в некое подобие оперной постановки, где умирают понарошку, где мастерство в исполнении очередной арии важнее, чем трагичная судьба героя, известная всем заранее.
– Это произошло неожиданно, в сумерках. Мы прорывались из Славянска, и так вышло, что отбились от своих, – говорил Ваграмов. – В какой-то момент из подлеска прямо на нас вышла вооруженная группа. Их раза в три больше, на чьей стороне – ясно, переговаривались на мове. Тогда один из наших: «Слава Украiнi!» – и они в ответ: «Героям слава!» Необстрелянные, видимо, какие-то новобранцы, добровольцы. Так и разошлись.
Такие истории не редкость. В чьей жизни было хоть немного риска, тот прекрасно знает, как фортуна подшучивает над нами, спасая из самых безнадежных ситуаций, или, наоборот, ввергая в опасность на пустом месте. Удача любит храбрых – правда на все времена.
– Разные люди встречались. Был один – Салют, кажется, позывной. Он тоже добровольцем приехал… – продолжал Игорь. – Наши позиции были рядом с вражескими. Метров двести, не больше. Перестрелка велась не очень активно, но Салют все равно вел себя безрассудно: часто показывался на открытой местности, еще и в полный рост, лез вперед, редко менял позиции… А тут смотрю – да он у у́кров почти под носом! И вдруг, представляешь, намотал белую тряпку на арматурину какую-то и пошел к ним. Наши оторопели: слишком отчаянно он дрался, чтобы сдаваться. А Салют, когда к украинцам вышел, бросил свой «флаг» и кричит им: «Стреляйте! Я сюда подыхать приехал!» А они – вот странное дело! – не стреляют. Салют снова: «Стреляйте!» Они не стреляют. Тогда он схватил оружие и давай палить! Даже ранил кого-то вроде. Так и убили его… Глупо и странно… Были и другие, которые приехали деньги делать. Например, ребята из Абхазии, которые липовыми паспортами занимались. Поддельные документы, дарственные, доверенности – ты знаешь, кое-кто уже в первые дни начал заботиться о дальнейшей легализации. Куда кривая судьбы выведет, верно? Так вот, у этих ребят профессио нальная командировка была, так сказать. Сами по себе хорошие парни, хоть во многом и не сходимся с ними. Мы до сих пор связь поддерживаем. А вообще, поначалу идейных много было. Да я и сам, вы знаете.
– Так ты за «Русский мир» воевать поехал? – спросил Вадим.
– Дело не просто в «Русском мире». Я устал бездействовать. В какой-то момент это стало невыносимым. На войне же хоть что-то, хоть какая-то борьба. Водоворот! Я устал быть статистом, понимаешь? – ответил Ваграмов с горячностью. – Наши знакомые устраиваются в салоны сотовой связи и унылые офисы, навязывают ненужные товары и занимаются бесполезной бюрократией. Какова их жизнь? Пятидневная рабочая неделя, видеоигры по вечерам и посиделки по пятницам; брак по залету, обсуждение знакомых и мелочные склоки на кухне; машина в кредит, ипотека на пятнадцать лет, попытки казаться лучше и глупая надежда на чудо.
– Мещанство и только! Понимаю…
– Именно! Я не могу так жить. Роботом, который безропотно смотрит, как кругом все растаскивают. Видит, как «Титаник» несет на айсберги, но ничего не может поделать, ведь пассажиры предпочитают танцевать и игнорировать надвигающийся крах. В конце концов, я заработаю шизофрению от осознания собственного бессилия. Война стала меньшим из зол.
– Какой ты пассионарий, Игорь! – проговорил подошедший Носок, не скрывая язвительности. – Когда ты доучивался в университете, а я домучивался в профсоюзе, ничто не выдавало будущего героя.
– Никакой я не герой… – Игорь не заметил насмешки.
– А я не про тебя, – парировал Носов и похлопал меня по плечу. – Я про Макара, с которым нам нужно перекинуться парой слов.
О чем мы говорили с Ильей, смысла упоминать нет. Большую часть времени он расспрашивал, каких людей я смогу привлечь, а в конце сообщил о некоем Ярославе Леонидовиче Матылькове, который мне позвонит, чтобы договориться о встрече. На том и порешили.
Тем временем голоса в стороне от нас становились все громче. Кажется, назревал жаркий спор. Упитанный и слегка высокомерный Жора поучительным тоном говорил Ваграмову:
– А ты что, самый честный? Везде воруют. Люди думающие что говорят? Приспосабливаться надо! Ты, Игорь, избавляйся от юношеского максимализма и начинай думать головой.
– Очень интересно! – Игорь уже не мог скрывать своего раздражения, глаза блестели и даже щеки слегка побагровели. – Надо приспосабливаться! Это к чему же? Приспосабливаться к предательству, приспосабливаться к унижению, уродству и собственному бессилию. Какая прекрасная житейская мудрость! Вы уже лет пятьдесят приспосабливаетесь – результат налицо. Жили под властью стариков, слушали их байки, а потом эти старики всех с потрохами и продали. Чем была политика властей в девяностые, если не геноцидом?! Миллионы смертей: в войнах и разборках, от наркотиков, от болезней, которые обнищавшие люди уже не могли вылечить. Но скажет ли об этом хоть одно должностное лицо? Нет! Может, наши многоуважаемые западники? Ни за что! Эти будут воспевать «свободу слова», при которой к политическим активистам приезжали братки в кожаных куртках. Будут рассказывать, как «немцев завалили трупами», но как страну заваливали трупами во имя демократических реформ, не вспомнят. Будут нудеть про быдло и рабский дух, но не скажут, кто сделал так, что огромная наша интеллигенция была поставлена перед выбором: нищета, помноженная на унижение, или эмиграция? Сколько вчерашних инженеров и врачей превратилось в нищих и бомжей? Зато остальные «приспособились»! Позволь спросить, когда нацисты стояли под Москвой, тоже надо было «приспособиться»?
– Не надо придумывать! То была совсем другая эпоха. Я же не про то. Сейчас многое поменялось, да и вообще… Меня нынешняя жизнь устраивает. Я за стабильность, за устойчивое развитие. А такие, как ты, только майданы устраивают и лодку раскачивают. Вот что вам на месте не сидится, объясни?
