Тогда мы впервые сильно поругались. Тогда мое терпение начало давать течь.

Сара бросала в меня посуду, которая даже не моя, а хозяйки квартиры. Она орала о том, что я кобель и мерзавец, а также изменщик. Когда я признался, что та «старая шлюха» – моя мать, Сара осталась верной себе, заменив «кобеля» на «лжеца», а «изменщика» – на «подонка».

Короче, при любом раскладе я остался мерзавцем.

Три дня назад мы вновь поругались.

Я уладил все дела со стажировкой и освободился раньше, чем планировал. В тот же день я купил билет в Россию, решив провести выпавшие свободные дни с семьей.

Вечером я сказал об этом Саре, на что получил версию того, что мой скорый отъезд – повод скорее смыться и начать изменять ей прямо на борту самолета.

Сара уверена, что я приехал не на свадьбу к сестре, а для того, чтобы поиметь всё, что движется.

Мы ругались до тех пор, пока я не купил ей билет. Даже мои доводы о том, что иврит кроме мамы в моей семье не знает никто и ей будет попросту некомфортно, Сару не остановили.

Сару не остановили мои предостережения от того, что моя семья не чета ее, в которой мне выдалось однажды побывать. В еврейской семье моей девушки чтут национальные традиции, правила поведения и воспитания, дипломатично и спокойно решая вопросы. В моей семье по-другому: мы шумим, перебиваем друг друга, у нас устоявшийся сложившийся юмор и общение между собой, в котором не каждому может быть уютно. Но держать меня за яйца Саре оказалось важнее собственного комфорта.

Я купил ей билет.

А после у нас был охрененный секс.

– Она кузина, – в который раз подтверждаю свои слова, сказанные Саре в комнате. Чтобы сберечь нервные клетки Саре и себе,

мне пришлось назвать бывшую подругу детства дальней родственницей,

с которой мы общались в последний раз сотню лет назад.

Я говорю на несколько тонов тише, давая своей девушке понять, что и в моем доме неплохо бы уважать хозяев.

– Она не смотрит на тебя как родственника! – ядовито выплевывает Сара. – Она пялится на тебя! – Тычет пальцем мне в грудь.

Примерно что-то похожее от нее я слышал во время дороги сюда. Как только мы сели в самолет, Сара обвинила каждую стюардессу в том, что из двухсот пятидесяти человек на борту они не сводят глаз только с меня.

Два утомительных перелёта Сара насиловала мой мозг, и неудивительно, что, оказавшись дома, в знакомой, комфортной мне обстановке, я, черт возьми, позволил себе расслабиться.

– Сара, потише, – прошу сдержанно.

– То есть ты не отрицаешь, что она на тебя пялится?! Ты поэтому меня не хотел брать?! Из-за нее?! У вас что-то есть?!

Сила воли… выдержка… терпение, мать твою! Я призываю всё это, надеясь стать хорошим врачом, поэтому не позволяю себе грубить Саре.

– Я ничего подобного не заметил.

Я заметил.

Еще как заметил!

Какими непонимающими и ангельскими глазами смотрела на меня моя «детская болезнь»! Но я, как никто другой, знаю, как этот ангел умеет проезжаться катком по мужским яйцам.

Она так театрально и будто бы искренне была оскорблена моим равнодушием, что хочется спросить: «А не ты ли меня сама об этом просила?»

Но я не спрошу, потому что сейчас мне это нахрен не нужно.

Сара обреченно прикрывает глаза, а затем, резко их распахнув, цедит сквозь стиснутые губы:

– Я повторяю еще раз: у вас что-то есть?

Захнах!***

Моя башка начинает раскалываться. Я дико устал с дороги, но моя девушка считает иначе.

– Сара, мы встречаемся полгода! – Я повышаю голос, но не так, чтобы она смогла упрекнуть меня в том, что я на нее ору. – Я разве хотя бы раз давал тебе повод считать, что где-то на расстоянии, да и вообще, у меня кто-то есть?!

Я не знаю, как донести до нее эту истину!

Я никогда не изменял Саре.

У меня даже в мыслях такого не было.

Я совершенно не тот, кто будет левачить, но, зараза, в такие моменты, как сегодня, у меня в башке звенит и требует сходить налево! Ну, чтобы ее обвинения хотя бы были не напрасными!

Я, конечно, утрирую

: я не мудила.

Я вырос в многодетной семье, где мой отец – яркий показатель отношения к своей половине, при том, что моя мать не самая удобная женщина.

Сара – мои первые серьезные отношения, и вводить в них традицию с леваками я не собираюсь.

– Ты делаешь это постоянно! Ты скрыл от меня приезд твоих родителей! – перечисляет Сара. – Ты и сюда меня не собирался брать. Тебе плевать на меня, – Ее губы начинают подрагивать, и это говорит о том, что в скором времени она будет реветь. Истерить, будто умер ее близкий родственник, причитая на иврите так, как умеют это делать чистокровные евреи. – Меня комары искусали, а тебе до фонаря, что у твоей девушки огромные волдыри! – возмущенно всхлипывает она.

О, хара!

Я всплёскиваю руками и поднимаю лицо к потолку.

Немыслимо!

Перед тем, как спуститься к ужину, я доступно объяснил своей девушке, что вечера в наших краях не настолько комфортны, как в Тель-Авиве. Я предложил ей спрей – Сара фыркнула. Какие ко мне теперь претензии?!

– Сара, я не хочу ругаться, – достаточно спокойно, но твердо сообщаю я и ухожу в ванную.

Я, правда, не хочу с ней ругаться. За два месяца я понял: лучше смолчать и отступить. Сара эмоциональна, но и быстро отходит.

Моя голова трещит, и мне до ломоты в костях хочется смыть с себя этот резиновый день, в котором было много всего намешено. У меня не было времени его обмозговать, и ночью я этим заниматься не буду тоже.

Я хочу спать.

Включаю душ и встаю под прохладную воду.

Закрываю глаза, позволяя воде смыть с себя напряжение и физическую усталость.

Я слышу, как закрывается дверь,

поворачиваюсь на звук и вижу Сару,

абсолютно обнаженную.

Скольжу по ее изящной фигуре, которую знаю, как свои пять пальцев.

Сара компактна и сексуальна: маленькая грудь, плоский живот и узкие бедра.

Я наблюдаю, как моя девушка с особой оточенной грацией вплывает ко мне в душевую кабинку, и на ее лице, кроме предвкушения скорейшего удовольствия, нет ни намека на то, что минутой ранее она прессовала меня своей ревностью.

Я отступаю, давая Саре встать под душ. Ее острые соски царапают мне грудь.

Она поднимает руку и пробегается пальчиками по моему животу.

Я вздрагиваю.

Везде.

Слежу за тем, как порочно Сара облизывает губы. Знаю, что это означает, и наблюдаю за тем, как она опускается передо мной на колени.

Смотрит снизу вверх преданными глазами. Они сейчас доверчивые и искренние, такие, как тогда, когда впервые я увидел ее на приеме – сомневающуюся и робкую.

Улыбаюсь ей.

Провожу указательным пальцем по горбинке ее носа. Очерчиваю губы, отчего Сара прикрывает глаза.

В тот день я запретил ей что-либо менять в себе.

Я вообще против вмешательства в то, что даровано нам природой. И если нет основательных медицинских показателей к пластике, я считаю все эти следования модным трендам и погоню за «канонами красоты» пустым и глупым занятием.

Знаю, что в дальнейшем мой основной заработок будет складываться как раз из этого, но я не поощряю. Как мужчина я не поощряю, и мне плевать, какого размера у моей девушки грудь, если она мне нравится.

А Сара мне нравится.

– Тебе точно она безразлична? – умоляюще шепчет она.

Черт!

– Да, – отвечаю твердо.

Зарываюсь Саре в волосы и сжимаю их в кулаке, когда чувствую, как на мой член опускаются ее горячие губы.

Утыкаюсь одной рукой в кафель и закрываю глаза, под веками которых вижу длинные пшеничные волосы и кристально-голубые глаза.

Хара…

*хара – с иврита ругательство по типу «дерьмо».

**Леазазэль! – Черт! (с иврита)

***захнах – ругательство на иврите (бл*ть)