– А знаете, я сочувствую вашему внутреннему подростку, – вдруг сообщает мне мой психолог и изображает сочувствие на лице. – Есть ощущение брошенности, одинокости, ненужности. Трудно, наверное, жить и выживать в таких условиях.

Мы долго сидим и молчим. Я тупо перебираю в голове все свои неадекватные поступки, совершенные в юном возрасте, и в голове нет ничего, кроме шока, осуждения и вопроса: «Где были мои мозги?»

– Что сейчас происходит? – участливо вклинивается психолог.

– Ругаю себя на чем свет стоит! За курение, за поездки поздно ночью с незнакомыми водителями в такси, за бардак в квартире, голове и жизни… За то, что не берегла себя… и перестала в этот момент беречь других…

– Звучит действительно очень страшно и рискованно. А что же это все-таки было? Какие чувства стояли за этим диким поведением? Какие чувства есть сейчас?

Думаю, постепенно вскипаю.

– Ярость! – решительно поднимаю голову. – Месть!

Месть за себя и за бедняжку Зои. За то, что нас обеих бросили. Мы обе – сироты. Мы обе – несправедливо обвиненные в своей нехорошести. За всю эмоциональную жестокость, которую к нам проявили, я почувствовала острую потребность отомстить! Это было желание напугать, навести ужас, как наводил на Зои страх и ужас ее отец. Это было желание спихнуть с пьедестала спесивости и лживости мать, которая внушала мне всю жизнь, что я плохая. Поэтому она бросала меня один, второй, третий раз… Мне хотелось жестокостью и насилием над собой наказать ее – привести в шок, в ужас! Чтобы ей, черт побери, хоть раз из-за меня стало плохо! Как мне было всю жизнь плохо из-за нее…

– Как вам кажется, удалось вашему подростку отомстить за все? – подхватывает мой ожесточенный настрой психолог, мимикой пытаясь отразить ту страсть разрушения, которая, видимо, присутствует в этот момент на моем лице.

Я торможу… и вдруг радостно осознаю:

– Да, черт побери, удалось! Насколько это вообще было возможно, удалось! Ай да подросток! Да, помню-помню, мать из-за моего поведения и не спала тогда, и из себя часто выходила, и даже в обморок от переизбытка чувств пару раз падала! А отец… этот самодовольный, напыщенный эгоист. Как краснело его лицо, как мотало его от страха к ярости, когда я с друзьями смотрела его запрещенные к ввозу фильмы! Ай да подросток, ай да молодец!

– Оказывается, есть какой-то смысл в том, как вел себя ваш подросток! – эмпатично и с добрым лицом сообщает мне психолог.

– Оказывается, да, – соглашаюсь я…

Я стою на палубе нашего лайнера и любуюсь на закат. На море – полный штиль. Лайнер мягко скользит по водной глади. В моей руке – коктейль. Он один на весь вечер, не более. Не хочу иметь проблемы с алкоголем, как отец.

На мне летнее платье, но в отличие от тех, которые носила моя мать, оно сшито со вкусом.

Я смотрю на то, как слегка оттаявшие подростки играют около бассейна с Зои. Девица заплетает ей хвостики, а парень изображает, что сейчас грохнется в одежде в бассейн. Зои смеется. Я рядом. Я так рада, что они вместе. Конечно, это снимет часть работы с меня, взрослой женщины, за развлечение маленькой девочки. И за то, чем занять подростков. И как приучить их к тому, чтобы помогать другим. Но я не перекину на них всю ответственность за Зои и за них самих, я не брошу их. Я всегда буду рядом. Я буду следить за тем, чтобы им было тепло, чтобы у них была хорошая одежда, чтобы они хорошо кушали. Я буду, насколько смогу, обеспечивать им безопасность. Я дам им нужное образование и расскажу о своих ценностях. Может быть, какие-то из них они захотят взять и себе.

И я никогда, никогда не брошу их. Я беру управление этим кораблем на себя. Сначала мне очень хотелось сойти с него. Потом мне хотелось захватить с собой Зои. Потом мысленно я выделила в своей спасательной шлюпке место и для подростков. Но сейчас я не хочу отчаливать. Потому что это мой корабль. И как его капитан я говорю: на нем всем найдется место, и у нас впереди еще много интересных приключений, которые мы переживем не каждый в одиночестве, а все вместе! И держаться мы будем все вместе, потому что мы – самые добрые, как Зои, самые справедливые, как подростки, самые умные и любящие, как я! А большинство взрослых все же – такие придурки!

Ей никто ничего не объяснил. Нани понимала, где она находится, безо всяких объяснений. Это была другая реальность, в которой она оказалась после нелегкого путешествия по Земле.

Она бывала здесь и раньше – во снах. Еще при жизни ей стали сниться места «по ту сторону», где находились уже некоторое время ее мама и папа. Как-то во сне Нани навещала маму в большом загородном доме, где было много комнат и помощников. Помощники, в основном женщины, собирали ягоды в огромные корзины и перебирали их на варенье. Нани помнила корзину с живописной красной и черной смородиной. Еще была одна с крыжовником. Мама расхаживала по дому в халате и косынке, повязанной на голове наподобие чалмы, и молча следила за тем, как все работают. Почему-то родные Нани не говорили с ней во сне. Они все делали молча.

Вот и дедушка – самый первый приснившийся Нани ушедший родственник, которого она никогда не знала при жизни, но очень-очень хотела бы узнать, сидел молча в окружении семьи. Сидел на стуле в своем генеральском мундире, прислонившись к стене, на то время выкрашенной в голубой цвет. Потом было много ремонтов, и стена меняла цвет на розовый, зеленый, обои и прочее. Нани радовалась встрече с дедушкой и по-детски скакала вокруг него, одновременно рассказывая, какие у нее успехи в жизни.

Дедушка как будто бы слушал, но как-то отстраненно. На Нани не смотрел, и видно было, что ему тяжело. Что именно тяжело – Нани было трудно понять. Но она догадывалась, что – наверное, находиться с ней в этой ее реальности. Как будто это требовало от него очень много сил.

Нани потом съездила к дедушке на кладбище и навестила их там с бабулей. Посидела немножко на скамеечке, полюбовалась на портрет, приставленный к памятнику, где дедушка и бабушка, молодые и счастливые, смотрят друг на друга, и в глазах их радость. Настроение, исходящее от этого портрета, было приподнятое, как будто вся жизнь впереди.

Папа был непредсказуем даже во сне. Навещал Нани неожиданно. То ей снилось, что она сидит на диване и читает, а папа вдруг высовывается из окна со стороны улицы, как будто решил над ней подшутить, и смеется своей шутке. То он бодро заходит в пивной бар – любимое заведение в последние годы – и, держа в руках высокую кружку с пенистой шапкой наверху, вступает в оживленную беседу с другими посетителями. Иногда Нани казалось, что отец остался жить на земле. Только как кто-то другой. И она думала: «Вот было бы здорово его встретить!»

Дело в том, что после смерти мамы и папы (а жизнь у них сложилась, как в сказке – жили они долго и счастливо и умерли в один день. Ну или почти как в сказке и почти в один день), Нани видела сон, где мама отправляется на небо, а отец – обратно на землю. Было это так. Нани сидела на вершине кургана на круглом жертвенном камне. Сначала рядом с ней села мама. Нани взяла ее за руку. Рука была знакома Нани до мельчайших подробностей. Ведь она держала ее почти целый год, пока мама болела и медленно угасала. Рука была маленькая, женственная, с красивыми ноготочками. По ней можно было увидеть, какая мама была трудолюбивая и как мало времени уделяла себе. Морщинок от нескончаемых стирок, уборок и мытья посуды на коже было предостаточно. Еще последнее время мама ухаживала за дачным участком, и руки от прополки потемнели. Нани стала рассказывать маме о том, как старательно она ухаживает за родительским домом. Что уже поставили новую крышу взамен старой сорокалетней. Что дом утеплили и осушили, что на цокольном этаже теперь можно спокойно жить. Мама молча слушала Нани, не смотря на нее и не разговаривая. Нани не обижалась – она понимала, что мама уже не здесь, но еще и не там. Потом мама поднялась и встала лицом перед Нани. Нани взяла маму за обе руки и медленно отпустила наверх.