– Я имел в виду «крайний».

– -Ага! – кивнул мужчина. Обнажил кривые желтые зубы. – Кто же захочет быть крайним? Тянуть за всех! Не! Парень! Крайних ты тут не найдешь. Ищи в другом месте.

Бывают такие противные типы, они лишены всякого сострадания. Им бы только похохмить. Повернулся старичок.

– Ета… ребята! Кладовщица сказала, чтобы … ета… очередь не занимали. Вот так ета!

– Не занимать?

– У нее рабочий день кончается… ета… Она тоже человек. Муж, наверно, есть, дети.

– Кончается? Еще время-то!

– А народу сколько… ета…У всех не успеет принять. Чего же зря стоять, время тратить? Глаз у нее наметанный. Видит, сколько времени займет… ета…Так что, ребятки, на этом деле она собаку съела.

Друзья завыли. Не громко, но те, кто стоял рядом, слышали. Но никто им не сочувствовал. Нужно было им выть громче. Может быть, очередь напугалась и пропустила их вперед.

Они были не только голодными, но и стеснительными.

– И куда нам теперь всё это?

Они с ненавистью посмотрели на бездушную гору бутылок, которая еще совсем недавно им обещала сытный ужин с портвешкой.

К ним подошел неопрятный мужчина, которых было немало в очереди и вокруг очереди. Монблан тары его впечатлил. Он покачал головой, поцокал языком, явно одобряя ребят.

– Сочувствую!

Он произнес это без всякого ехидства, чем сразу вызвал к себе симпатию. И что с того, что неопрятный?

– Да мы в первый раз здесь. Если бы знали, то с утра бы заняли очередь, – оправдывались ребята.

Мужичок согласился.

– Трудно жить на свете пастушонку Пете. Трудно хворостиной управлять скотиной.

Ребята насторожились.

– Вы что поэт?

– Какой я поэт? Вот Есенин – это поэт. Маяковский – поэт. Твардовский – тоже поэт.

– Конечно.

– Могу помочь, ребята.

– Чем?

Издевается он что ли? Ну, что за народ такой негуманный пошел?

Умри от голода, только похохатывать будут.

– Поможете бутылки назад отнести? Так нам нельзя назад. Никто нас с бутылками не впустит.

– Назад-то зачем? Вперед!

– Как вперед?

– У меня очередь занята. А мне сдавать-то почти нечего. Могу уступить. Жалко мне вас. У меня тоже сын учится. Может, ему тоже кто-нибудь поможет. Свет не без добрых людей.

До них дошло. Они уже давно знали, что некоторые предприимчивые граждане специально занимают очередь. Без разницы куда. Чем длиннее очередь, тем дороже ее можно было продать. Они стояли в магазин, к врачу, к уличному лотку, в железнодорожные кассы. Потом очередь сдавали. Небескорыстно, конечно. То есть продавали.

Но все равно воспрянули духом.

– Да мы… да мы… да мы на бутылку вам дадим! Вот! Спасибище вам огромное! Спасли вы нас!

– На бутылку мне не надо.

Мужичок поморщился.

Им стало стыдно, что они такого плохого мнения о человечестве. И под рубищем может скрываться благородное сердце.

– Понимаем! Извините! Мы не хотели вас обидеть! – бормотали ребятишки, нежно улыбаясь.

И вот кто-то после этого имеет наглость утверждать, что бескорыстные натуры ушли в прошлое. По их ницшеанскому восприятию человеческой природы был нанесен удар. Только глупый человек не меняет своего восприятию. Умный меняется, как река.

Мужичок приложил палец к губам и тихо произнес:

– Фифти-фифти! Вы, как интеллигентные люди, понимаете, что я имею в виду? Не так ли?

Самый сообразительный поскреб в затылке.

– Это как?

– Ну, напополам. Чего же тут непонятного? Я тут, можно сказать, с самой ночи стою.

– А не жирно будет?

– Я же не настаиваю. Я предлагаю, а дальше вам решать: согласиться или отказаться.

Лицо мужичка погрустнело.

– Другие еще больше берут. А я по-божески.

– Мафия какая-то. А, может быть, десять процентов? Тут такая гора, сумма приличная наберется.

– Зачем мафия? Помощь ближнему своему.

Наверно, это был доктор каких-нибудь наук. Ни одного матерка не вырвалось из его уст.

– Черт с тобой!

– Не поминайте всуе черта, молодые люди! Следуйте за мной! Говорить буду я. Вам молчать!

Они стояли почти в начале очереди. Перед ними было всего лишь пять человек. И предвкушали! И ликовали! Но оказалось – рано. Как только они подошли к окошку, кладовщица в синем халате сказала вяло, как будто даже не им, а неодушевленному предмету:

– Закончилась тара.

– Это что?

– Не повезло вам, ребята. Увы!

– Да что же это такое? Милостыню нам что ли просить? Мы кушать хотим, в конце концов!

– Милостыню? А зачем?

Перед ними вырос еще один неопрятный тип. Только он был еще неопрятней. И уже никак на доктора наук не тянул. Повыше первого. Следы интеллекта отсутствовали. А поэтому он вызывал доверие. Этот не будет читать стихи. Речь его конкретна и выразительна.

– Помочь?

Он заглянул всем четверым в глаза. по очереди. Ободряюще. Но без заискивания.

– А ну пошли, пацаны!

Не дожидаясь согласия, мужик пошагал прочь от очереди. За грунтовой дорогой стеной высился кустарник. Пришлось продираться через кусты. Пахло человеческой нуждой. На полянке стояли почерневшие от скорби ящики. Некоторые скривились, как будто их кормили лимонами. Под двадцать бутылок каждый.

– И? – спросили ребята, понимая, что благотворительностью здесь никто не занимается.

– От выручки половина.

– Но мы половину должны за очередь.

– Ты смотри, что барыги делают, – простонал мужик. – Совсем совесть потеряли. Элементарную. Давайте так!

Мужичок задумался. Знакомым жестом поскреб затылок. На лбу заметно зашевелились мысли.

– По минимуму беру. Тем более, что вы задолжались. Меньше никак. Извините. Амортизация. То-сё. Значится, пятьдесят прОцентов.

Так и сказал, с ударением на первом слоге. Ребята вздохнули. Чесанье затылков тут не поможет. Придется забыть о портвешке.

– Ладно! Берем ящики! Они не рассыплются? Что-то вид у них какой-то нетоварный.

Они радостно поставили ящик перед кладовщицей. Она флегматично произнесла, олицетворяя олимпийское спокойствие, что характерно для разведчиков и приемщиц тары:

– У вас есть совесть?

– А при чем тут совесть?

– А при том, что рабочий день у меня закончился. Или вы думаете, что я не человек?

Они стали умолять ее. Убеждали, что они не ели уже третий день. И теперь вопрос стоит так: быть или не быть. Ссылались на то, что смерть от голода самая мучительная, что у нее наверняка есть дети и, конечно же, они где-то учатся и тоже верят в человеческую доброту. На суровом лице не дрогнул ни один мускул. Она подняла руку, чтобы закрыть окошко. Последняя надежда через мгновение испарится.

– Ладно!

В глазах ее блеснуло что-то человеческое. Может быть, вспомнила своих детей, которые сейчас без мамки.

– Своим свободным временем жертвую. Хотя мне за это никто не платит. Со всех сторон только «давай, давай»!

Помолчав, тихо спросила:

– За полцены?

– Как за полцены? Извините, но у вас же прейскурант, то есть ценник должен быть.

– Как хотите! Хозяин – барин.

– Хотим! Хотим! – испуганно закричали они хором. – Вот, пожалуйста, пересчитайте!

Стали загружать и передавать ящики. Кладовщица из каждого ящика выхватывала несколько бутылок: то скол, то коричневая – не принимаем, то «чебурашка» – бутылка с особыми плечиками. Непригодную тару отставляла в сторону.

Возвращались в родное общежитие теми же партизанскими тропами. Можно было бы идти по тротуарам. Но они дружно отвергли этот вариант. Радовало, что налегке. На поход в столовую рассчитывать не приходилось. О котлетках по-прежнему оставалось только мечтать. В универсаме купили булку хлеба, по пакету молока на каждого и по плавленому сырочку. Опустив головы, прошли мимо винного отдела.

Вечером они уж точно не умрут голодной смертью. О будущем дне хотелось думать. Будет день – будет пища. Мудро сказано. Автор этого афоризма, конечно, был студентом.

9

УЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ, А ТАКЖЕ ЛОЖКИ, ВИЛКИ, СТАКАНЫ И ДАЖЕ СОЛОНКИ