- Вот-вот. А почему не сделать как-то иначе. Век поменять и, заодно, месяц. Не про апрель спеть, а про октябрь? Ну, например...

Он задумался, явно пытаясь совместить музыку с каким-то рождающимся в голове текстом.

- «17-год, октябрь в разгаре

Лужи и снег на любом тротуаре.

Море народа хлестнуло на улицы

Сталин и Ленин немного волнуются...»

- «Beautiful! Life is beautiful...»- подхватил Никита.

- Не слишком нахально? – засомневался я. - Так вот запросто... Про вождей-то?

- Ничего. Нормально, – заверил меня Кузнецов, воодушевившись. - Идеологические шероховатости мы потом при необходимости подчистим. Или ты думаешь, они не волновались? Наверняка нервничали! Я бы на их месте тоже волновался.

- Тогда не «Beautiful», а «К Смольному! Смело к Смольному!...»

Теперь, проникнувшись замыслом, возразил уже я.

- Почему это «к Смольному»? Это ведь не вальс юнкеров! Нет! К Зимнему дворцу надо идти! «К Зимнему! Смело к Зимнему!». Керенский же там сидел.

- А можно и иначе!

«17-й год. Ноябрь на пороге

Терпенье народа уже на исходе

Гнев пролетарский плещет по улицам

Керенский в Смольном серьезно волнуется.

- А забавно было бы выйти и спеть такое…

Мы посмеялись, давая выход нервному напряжению. Понятно, что всерьез о таком и задумываться не стоило. Это все нервы. Все-таки запись на телевидении вещь ответственная.

Радиоточка замолчала. Послышался негромкий шум зала и снова голос Александра Маслякова, объявившего очередного выступающего.

- Ангелина Василькова. Колыбельная из кинофильма «Цирк»!

Секунда - и в комнате зазвучал женский голос. Для нас он стал сигналом. По утвержденному списку следующие должен выступать какое-то вокальное трио, а за ними - мы.

- Ну, что, - Никита посмотрел на нас. – Не облажаемся? Не передумаем?

Мы отрицательно качнули головами.

- А слова все помнят?

- Помним,- за всех сразу ответил я. – Склероз остался в прошлом.

Уже в коридоре мы услышали шум аплодисментов и скороговорку ведущего, а следом - песня.

Александр Масляков позвал нас на сцену и, пока мы разбирали инструменты и устраивались перед микрофонами, рассказал о нас. Сказал хорошо. О нашей молодости, таланте и плодовитости. Напомнил названия нескольких наших песен, что исполнялись разными певцами и, оглянувшись, одобрительно улыбнулся.

- Вокально-инструментальный ансамбль «КПВТ»…

Первым номером мы исполнили «Вся жизнь впереди».Мы, когда репетировали, не старались сделать её более «роковой» и исполнили её поближе к «Самоцветовскому» варианту. Желания покуражиться и улучшить песню были, но мы благополучно избегли этого соблазна. У нас уже имелась в запасе хулиганская выходка и вторая такая могла бы выйти нам боком. Спокойно, распевно, вкладывая в песню душу, мы допели её до конца и дождались аплодисментов. Ряды софитов над головами заливали нас светом. Часть камер направлено на нас, часть в зал. Там молодежь от души приветствовала новую песню. Не триумф, конечно, но очень достойно.

Масляков, переждав аплодисменты, сказал:

- А вот у следующей песни очень интересная история… Она появилась на свет не только по вдохновению авторов, но и по поручению ЦК Комсомола. Как это ни странно слышать, но получилось это именно так.

Он обернулся к нам, и мы закивали.

- Так оно и было.

- Расскажите об этом…

Я шагнул вперед, к микрофону.

- Да и говорить особенно не о чем. Вы уже сказали, что нам посчастливилось побывать на Берлинском фестивале в составе нашей делигации… И в поезде мы встретились с товарищем Тяжельниковым. Он и поручил нам написать песню, которую мы хотим сейчас, исполнить.

Масляков снова повернулся к камерам.

- Кто-то из вас, возможно и слышал её, но вот так как она звучит в авторском исполнении…

Он сделал приглашающий жест, и мы начали петь…

Что говорить - песня получилась и впрямь заводной. Конечно, никакой роковости тут не было, но вот душевный подъем она обеспечивала, тем более мы не жалели комсомольского задора.

Мы допели её до самого конца под слаженные аплодисменты зрителей. Они почувствовали и слова и музыку. Неожиданно для меня и Никиты. Сергей озорно подмигнул нам и прокричал:

- Ленин! Партия! Комсомол!

Я чувствовал иронию у его словах, но, не задумываясь, присоединился к нему, и теперь дра наших голоса полетели по залу.

- Ленин! Партия! Комсомол!

Через секундувключился и Никита и поддержал нас… Вдруг, неожиданно для нас, зрители в зале начали подниматься с мест ивключаться в скандирование.

- Ленин! Партия! Комсомол! Ленин! Партия! Комсомол! Ленин! Партия! Комсомол!

Теперь тут не было и тени иронии. Это был единый душевный порыв, сплотивших людей. Все подумали, что это не наша самодеятельность, а запланированная концовка номера. Тяжельников, сидевший в жюри, улыбался. Перехватив мой взгляд, он поднял большой палец. Оценил.

«Нормально» -подумал я. - «Надеюсь, что и все остальное он тоже сможет оценить…»

Ведь это было еще не все, что мы приготовили для этого вечера. То, что прозвучало, предназначалось для простых людей, слушателей, а вот сейчас мы вытащили из-за пазухи камень, предназначенный для Политбюро. Соблюдая внешнюю вежливость, я сказал:

- Минуту, товарищи! Позвольте показать вам еще одну песню.

И не дожидаясь никакой реакции устроителей, мы слаженно заиграли… «Ватерлоо». На русском, разумеется, языке. Оригинальных слов песни никто толком не помнил. Главное было то, что там должно было быть слово «Ватерлоо», а все остальное… Мы то понимали, что петь её не будем никогда и поэтому Никита накропал несколько куплетов со смыслым - «Ты победил, я тебя влюбилась, ты мой «Ватерлоо» и тому подобное…. Для нас главным было в том, что после этого выступления останется вещественное доказательства того, что мы сыгралипесню, которую будет после 6 апреля этого года всемирно известным почти на два месяца раньше, чем её услышали во всем остальном мире. Вон сколько свидетелей наших провидчесных способностей! Я оглядел зал. Человек четыреста, не меньше. Четыре сотни свидетелей! Надеюсь, это не спишут на массовую галлюцинацию или коллективное помешательство. Дав и гипнозом это о тоже не назовешь - на магнитной пленке гипноз не пишется, а это останется.

Песню, разумеется, в эфир никто не выпустит, а вот запись - она останется и, возможно, сможетстать для кого-то аргументом…

Никто ничего не понял. Время для этого еще не пришло. Я смотрел в зал, испытывая облегчение от того, все задуманное нам удалось выполнить. Взглядом я отыскал Тяжельникова и подмигнул. Он улыбался и как все тут ничего не понимал в происходящем. Ничего… Чуть позже мы объясним что и для чего мы это сделали… Мы закончили, дождавшись аплодисментов. Разумеется народу понравилось, в этом сомнений не было. Но через десяток секунд аплодисменты перешли в тревожные возгласы.

- Вон! Вон! Смотрите!

- Там!

Кто-то из зрителей вскочил и руками показывал нам за спину. Я обернулся.

Над нашими головами тянулась от одной стены к другой стальная ферма, на которой закреплена была осветительная аппаратура. На мгновение мне показалось, что над головой открывшийся гороховый стручок, где софиты - горошины. Ей полагалось бы спокойно висеть, но она словно бы взбесилась – раскачивалась, выгибалась дугой. С потолка посыпались искры и вдруг звон, словно начали лопаться струны на гитаре. Дзинь, дзинь, дзинь… Я машинально посмотрел на гриф, но тут же сообразил, что звук идет сверху.

Когда я поднял голову, то увидел, как один из концов стальной фермы, на которой крепились светильники оторвался от потолка и рывками, раскачиваясь, летит вниз.

- Берегись!

Совет был хороший, но несвоевременный. Я опоздал. Заскрежетали какие-то скрепы и стальная ферма, с прикрепленными к ней фонарями, рухнула прямо на нас. Кто-то потащил меня в сторону, но я зацепился за что-то и рухнул, запутавшись в проводах.