Неожиданно Ольга оступилась, потом закачалась и начала резко оседать. Улыбающееся лицо застыло, сменилось гримасой страха, ее настиг сильный приступ удушья. Схватилась одной рукой за горло, другую отчаянно тянула к сыну, она отвратительно скользила по стеклу.

Все всполошились. Вокруг Ольги возникла сутолока. Она упала и почти не двигалась. В это время стал терять равновесие Андрей. К нему тоже подбежали. Врачи оказали помощь, но очень быстро всё было кончено. Сергей Сергеевич, бледный как мел, ничего не понимая, распорядился, чтобы принесли носилки забрать тела.

Ошеломленные встречающие замерли. Всё произошло у них на глазах, за стеклянными перегородками шлюзового коридора.

Катя рванулась к Андрейке, пытаясь обнять его, прижать к себе, чтобы он не видел ничего. Яра впала в оцепенение, медленно осознавая произошедшее. С той стороны все вернулись в медотсек, и никто больше не вышел. Раз болезнь супругов так неожиданно показала себя, значит, выходить из зараженного шлюза нельзя.

Начальник Яркиной смены, понимая, что замыкающий процессию Сергей Сергеевич сейчас окончательно скроется, быстро подошел к коммуникатору и что-то отрывисто проговорил. Сергей Сергеевич ответил мрачно и ушел.

Стало так тихо, что было слышно работу вентиляторов. Яра, наконец, вышла из оцепенения и тоже бросилась к Андрейке. Он как к полу прирос. Весь белый, только глаза, огромные, синие, все сверлили пустой коридор.

Его родители умерли в одночасье. Сказать, что Сергей Сергеевич был обескуражен, значило бы ничего не сказать. Он был взбешен, болезнь проявила себя в самый последний момент, практически под удар была поставлена жизнь всей станции. А ведь не было никаких симптомов…

Разбор полетов на тему причин невыявленного вируса прошел в закрытой обстановке. Медики, хоть и оформили все протоколы обследований и вскрытий, но на вопросы «Почему?» да «Как получилось?» отвечали уклончиво, как всегда. Хотя, может быть, и вправду обнаружились новые особенности поведения вируса.

Церемония прощания с умершими на станции носила особенно печальный характер. Здесь, в космосе, гроб представлял собой одноместный челнок. Туда погружали тело и выпускали в открытое пространство. Другого способа не придумали. Родным, а часто просто провожающим в последний путь, необходимо было находиться в скафандрах, поскольку после коротких слов капитана предстояло открыть шлюз и выпустить челнок в космос. Погребальный зал, а на самом деле стыковочный отсек, даже не был оформлен как зал. На станции всё было строго функционально.

Космос бережно принимал такие челноки. Они медленно уплывали вдаль, в черноту. В этом неторопливом движении в бесконечность Вселенная невыносимо ясно проявляла свое величие, как дающая жизнь, так и забирающая ее.

Два челнока светло-металлического цвета неспешно отправили в вечный полет. Не было ни цветов, ни памятных вещей. Андрейке очень долго искали маленький скафандр – не было никакой возможности уговорить его посмотреть ритуал по видеозаписи.

Когда шлюз закрылся, все в скорбном молчании вернулись на станцию.

Николай Николаевич шел на работу. Было чудесное, свежее утро, сверкающее после короткого летнего дождя. Солнечное и уже жаркое. На листьях деревьев блестела влага. День обещал быть прекрасным. Он любил свой город именно таким – еще не проснувшимся, пока житейская суматоха не успела вытеснить ни шелеста деревьев, ни пения птиц.

Москва в конце XXI века сильно изменилась. Невероятно высокие дома с большими ярусными зелеными террасами величественно поднимались в небо. Архитектурные стили изобиловали изогнутыми, протяженными линиями. Огромные размеры этих дуг, уходящих ввысь, просто поражали воображение. Здания представляли собой сочетание блестящих бело-металлических конструкций и растений, буйно разрастающихся летом, спускающихся между этажами. Зимой такие оранжереи, расположенные чуть ли не на каждом этаже, аккуратно убирали под теплое остекление, из-за чего дома выглядели сероватыми в пасмурном небе, даже осиротевшими и немного подтянувшимися в своем вынужденном аскетизме. Но летом ароматы и краски цветов, расположенных по всей высоте строения, придавали ощущение легкости и воздушности. Ночью зеленые, освещаемые террасы делали город очень уютным. Там хотелось гулять и разглядывать улицы сверху.

Свой флайер Николай Николаевич оставил на крыше исследовательского центра, на крытой стоянке и направился к лифту, который привез его вниз на двадцать третий этаж, в лабораторию.

На многих соседних крышах были устроены солнечные станции. Между зданиями, еще выше, где оставались только технические этажи, туда-сюда сновали флайеры.

Люди, несмотря на предостережения экоактивистов и их вечную борьбу за чистый воздух, все-таки придумали флайеры на солнечных батареях и электродвигателях, и заодно правила воздушного движения. К счастью, им пришло в голову, что не стоит опутывать небо огромными сетями проводов со свисающими знаками воздушного движения и светофоров. Вся информация поступала на бортовой компьютер авиакара или легкого флайера, и пассажиры ни о чем не задумывались. Иногда они с улыбкой вспоминали давние времена, когда водителям приходилось заучивать все правила дорожного движения наизусть, следить за дорогой днем и ночью. Да еще сдавать какие-то медицинские анализы, чтобы управлять автомобилем. Немыслимое неудобство! Сейчас бортовой компьютер делал всё что нужно, а люди превратились из водителей в пассажиров. Редко случалась необходимость взять управление на себя. Внизу по дорогам тоже ездили электрокары, весьма оживленно, но парков и аллей все-таки стало больше.

Выйдя из лифта, Николай Николаевич оказался в ярко освещенном холле. Наружные фасады зданий со своим жизнерадостным, зеленым убранством только немного повлияли на внутреннее содержание. Здесь была строгая, офисная атмосфера. Ярко освещенные переходы и коридоры преимущественно светлых тонов. Стены то и дело оживали там, где работник прикасался к ним рукой или просто пристально смотрел на них – вдруг появлялся тоненький экран, отражающий нужную информацию из брейннета, о которой коллеги могли, например, поспорить по дороге в буфет или на совещание. Брейннет стал мощной и вездесущей заменой старенькому интернету, широко использовавший технологии искусственного интеллекта и нейросетей.

Двери кабинетов были матово-стеклянными и не сильно выделялись на фоне стен. Ощущение воздушности и открытости не покидало нигде.

Николай Николаевич, проходя мимо внутренней оранжереи, отметил, что Таечка, ассистентка, поливает цветы в горшках.

– Тая? Ты чего опять их поливаешь?

– Не знаю, – смутилась она.

Через минуту к ней подъехал суетливый робот-уборщик, радостно улыбнулся, спохватился совсем по-человечески, что-то пробормотал и начал убираться в оранжерее. Тая называла его Зигги, а не «номер 4041», как было написано в его паспорте. Зигги поправил ветки кустов, случайно затенившие цветы Миддлемиста красного, проверил комплексную систему автополива и оптимального микроклимата. Он постоянно суетился и семенил туда-сюда зигзагами. Поэтому-то она его так и назвала – Зигги.

Николай Николаевич давно заметил, что людям нужно проявлять заботу, пусть даже о цветах. Так они сохраняют человечность в этом высокоинтеллектуальном цифровом мире.

В лаборатории уже с утра всё кипело, но как-то суматошно и нервозно, в общем, не радостно. Результаты исследований наноботов заставляли себя ждать. На парящем перед младшим лаборантом экране отражались цифры ночных испытаний. Динамики не было. Наноботы благополучно достигали цели, двигаясь по биожидкостям организма лабораторной свиньи-клона, но не более того. Желанного впрыска лекарства в клетку, зараженную вирусом, не происходило. О чем было сообщено Анне, заместителю Николая Николаевича, прямо перед его приходом. Он давно возглавлял эту лабораторию, которая, иногда хаотично, но все-таки довольно эффективно, проводила научные исследования в области нановирусологии.