– Во-первых, – вежливо ответил ему Пивораки, – я попрошу вас не тыкать. А во-вторых, вы, очевидно, хотели сказать «парикмахер»? Нет, я не профессионал-парикмахер. Хотя, с другой стороны, я могу сказать про себя, что да, я парикмахер. Потому что, не будучи парикмахером, или, как вы выразились, брадобреем, я могу все же заткнуть за пояс любого парикмахера-профессионала, или, как вы выразились, брадобрея, тогда как ни один парикмахер не может заткнуть за пояс меня. А почему? Да потому, что я в уме…

Старик очень невежливо прервал разговорившегося Пивораки на полуслове:

– Сумеешь ли ты отлично побрить отрока, которому ты недостоин даже целовать пыль под его стопами?

– Я бы вторично попросил вас не тыкать, – снова возразил Степан Степанович. – Что же касается существа затронутого вами вопроса…

Он хотел было продолжать свою речь, но старик молча собрал все бритвенные принадлежности, ухватил за шиворот продолжавшего ораторствовать Степана Степановича и, не говоря худого слова, вылетел с ним через окошко в неизвестном направлении.

Через несколько летных минут они через окошко же влетели в знакомую нам комнату, где, пригорюнившись, сидел на своей кровати Волька Костыльков, изредка со стоном поглядывая в зеркало на свою бородатую физиономию.

– Счастье и удача сопутствуют тебе во всех твоих начинаниях, о юный мой повелитель! – провозгласил торжественно старик, не выпуская из своих крепких рук пытавшегося вырваться Степана Степановича. – Я совсем было отчаялся найти тебе брадобрея, когда увидел через окошко сего болтливого мужа, и я захватил его с собою, и вот он перед тобою со всеми инструментами, необходимыми для бритья… А теперь, – обратился он к Пивораки, выпялившему глаза на бородатого мальчика, – разложи, как это подобает, свои инструменты и побрей этого отрока так, чтобы его щеки стали гладкие, как у юной девы.

– Я попросил бы не тыкать, – нерешительно ответил гордый Степан Степанович, но вступать в продолжительную дискуссию не счел целесообразным, безропотно намылил Волькины щеки, и бритва заблестела в его руке.

Вскоре Волькины щеки стали гладкими.

– А теперь, – сказал старик Степану Степановичу, который буквально осунулся за последние полчаса, – сложи свои инструменты и приходи сюда через окно завтра рано утром. Тебе придется снова побрить этого отрока, да славится его имя среди всех отроков этого города!

– Я попросил бы не тыкать, – устало возразил Степан Степанович и после непродолжительного молчания добавил: – Завтра я не смогу. Завтра я работаю в ночной смене.

Хоттабыч посмотрел на него так многозначительно, что Степан Степанович еле смог выдавить из себя вопрос:

– А, извините за назойливость, как часто мне придется лазить по утрам через окошко к этому молодому товарищу?

– Пока у него не перестанет расти борода, – сурово ответил старик, и Степан Степанович с тоской подумал, что борода у этого молодого человека, очевидно, еще только начала расти и вряд ли перестанет расти до самой его смерти.

Тогда у Степана Степановича от горя подкосились ноги, он тяжело упал на стул и пролепетал:

– В таком случае, мне придется перейти на такое предприятие, где работают в одну смену.

– Меня это не касается, – сухо ответил старик.

– Разрешите второй вопрос, – сказал Степан Степанович, с трудом поворачивая язык, – может быть, все-таки лучше будет вам попробовать средство для удаления волос, которое можно приобрести в любой аптеке? Это избавило бы нашего молодого товарища от необходимости бриться каждый день.

– Я не завидую твоей судьбе, если ты нам врешь про это средство, – зловеще проговорил Хоттабыч и, отпустив перепуганного насмерть Степана Степановича, отправился в ближайшую аптеку.

Вскоре он вернулся с аккуратно завязанным пакетиком.

– Мы испробуем это средство, когда закатится солнце, о благородный отрок, – сказал он повеселевшему Вольке, который поджидал его у подъезда, уписывая за обе щеки огромный кусок пирога с капустой.

Что же касается Степана Степановича Пивораки, который уже больше не появится в нашей глубоко правдивой повести, то доподлинно известно, что он после описанных выше злоключений совершенно изменился.

Раньше болтливый, он стал сейчас скуп на слова и каждое из них тщательно взвешивает, перед тем как произнести. Недавно еще большой любитель выпить, он решительно прекратил после этого дня потреблять алкогольные напитки и даже, если верить слухам, переменил фамилию Пивораки на более соответствующую его теперешнему настроению – фамилию Ессентуки.

Всю ночь родители Сережи Кружкина и Жени Богорада провели на ногах. Они звонили по телефону всем своим знакомым, объездили на такси все отделения милиции, все больницы, побывали в уголовном розыске и даже в городском морге. И все безрезультатно. Ребята как в воду канули.

Наутро директор школы вызвал к себе и лично опросил одноклассников Сережи и Жени, в том числе и Вольку Костылькова. Волька честно рассказал про вчерашнюю встречу с Женей Богорадом в кино, благоразумно умолчав, конечно, про бороду. При этом он страшно волновался, как бы директор или кто-нибудь из присутствующих не обратил внимания на его бритые щеки. Но директору было не до Волькиных щек.

Одна из девочек, немножко поплакав, вспомнила, что часов около восьми вечера она встретила Сережу на Пушкинской улице. Сережа был в превосходном настроении и спешил домой обедать. Такие же показания дали еще несколько учеников, но ни одно из них не помогло найти нити для дальнейших поисков.

Уже школьники, задумчивые и невеселые, собирались разойтись по домам, когда вдруг один мальчик вспомнил, что Сережа с Женей собирались после школы пойти купаться. И тогда все похолодели от страшной мысли.

Ну, конечно, ребята пошли купаться и утонули.

Через полчаса все наличные силы Освода были брошены на розыски юных утопленников. Сотрудники спасательных станций старательно обшарили баграми всю реку в пределах черты города, но ничего не нашли. Водолазы добросовестно обходили русло реки, подолгу прощупывая омуты, и также ничего не обнаружили.

Так они и доложили своему начальнику. Начальник снял свою форменную фуражку, вытер носовым платком лоб, вспотевший от жары и забот, и приказал продолжать поиски вплоть до наступления темноты.

Уже спускалась над рекой огненная стена заката, слабый ветер доносил из Парка культуры низкие звуки сирены – знак того, что в летнем театре начинался вечерний спектакль, а на реке еще виднелись темные силуэты осводовских лодок, разыскивающих Сережу и Женю.

В этот прохладный и тихий вечер не сиделось дома. Тем более что Волька только что натер свои щеки средством для удаления волос, и лицо действительно стало почти совсем гладким.

– Ничего, о Волька ибн Алеша, – успокоил его Хоттабыч, – на сегодня вполне достаточно, а завтра к вечеру истечет срок колдовству, и тогда растительность на твоем лице исчезнет, как будто ее и не было вовсе. Ибо, к счастью, я заколдовал тебя малым колдовством.

– Пойдем погуляем, что ли, – сказал Волька, и вскоре они уже шагали вдоль широкой асфальтированной набережной.

– Что это за люди со странными головами стоят в этих утлых суденышках? – спросил старик, указывая на осводовские лодки.

– Это легкие водолазы, – печально ответил Волька, вспомнив о своих пропавших друзьях.

– Мир с тобою, о достойный легкий водолаз, – величественно обратился тогда Хоттабыч к одному из водолазов, высаживавшемуся из лодки на берег. – Что ты разыскиваешь здесь, на дне этой прохладной реки?

– Утонули два мальчика, вот мы их и ищем, – ответил водолаз и быстро взбежал по ступенькам в помещение спасательной станции.

– Я не имею больше вопросов, о высокочтимый легкий водолаз, – промолвил ему вслед Хоттабыч.

Затем он вернулся к Вольке, низко поклонился и произнес:

– Целую землю у ног твоих, о достойнейший из учащихся неполной средней школы.