Я выскакиваю на лестницу. Жаль, руки заняты, а то прокатился бы на перилах.

Витька уже ждет во дворе. Он играет в ножички. Ножик он недавно нашел на помойке, но он был плохой, лезвие как-то болталось. Витька попросил своего дедушку, и тот запросто все починил. Он теперь только не складывается, а так хороший получился ножик.

Я отдаю Витьке один пирог.

– Ага, – говорит он.

Это значит – спасибо.

– Дай мне пока ножик поиграть, – прошу я.

Витка протягивает ножик, мы же – друзья. Я тренируюсь делать «роспись». Это, когда берешь нож за лезвие и с размаху бросаешь его в песок, чтобы он воткнулся.

– Ой, – говорит Витька.

И я вижу у него на рубахе повидло. Наверно, он слишком сильно надавил на пирог, и из него выскочила капля начинки.

Хоть бы упала на куртку, не так заметно было бы, а на рубашке сразу видно. Витька соскребает повидло пальцем и – в рот. Но все равно пятно остается.

– Тебе попадет, – говорю я, – давай, помогу.

Я беру его рубашку в рот и высасываю повидло. Во рту сладко. Рубашка намокла, но пятно почему-то всё равно видно.

– Ничего, – произносит Витька, – я приду и сразу в ванну. Повидло отмывается. Вот, если бы чернила, тогда попало бы.

Он доедает пирог. А я вытряхиваю песок из сандалий.

– Айда на Смолягу к метро, – предлагает Витька.

– Мне нужно маму спросить, а то ругаться будет, – спохватываюсь я.

– Ну, давай. Я на углу подожду.

Я бегу под окно.

Высоко в голубом небе гудят самолеты. Их много. Они построились так, что из самолетов получается слово: «СТАЛИН». Самолеты летят на Красную площадь, там сейчас парад.

– Мама, – кричу я снизу вверх.

Во дворе пока никого нет. Еще не вышли гулять мамаши с малышами. Только вдали, у помойки, видна наша дворничиха, тетя Маша. Во дворе никакого праздника не видно. Даже флага нет. Он висит на стене с противоположной стороны дома. Там, я сам это видел, его вчера тетя Маша вешала.

– Мама, – снова кричу я.

Мамина голова, наконец, выглядывает из форточки

– Что? – чуть слышно долетает до меня ее голос.

– Можно мы пойдем к метро?

Мама что-то отвечает, но очень тихо.

– Я не слышу, – кричу я.

– Осторожно переходите трамвайные пути, – раздельно повторяет мама.

Это я уже слышу, и, помахав рукой, бегу догонять Витьку.

Мы шагаем в сторону Москва-реки. Справа – забор из досок. Он тянется до самой набережной, а за забором – глубокий котлован. Витька говорит, что на месте котлована стоял дом, но в войну в него бомба попала. И это от нее такая ямища.

Но я думаю, что, если бы бомба яму вырыла, то куда подевалась земля из ямы, а потом, если бы рядом такая бомбища взорвалась, то наш дом просто развалился бы. Мама рассказывала, что во время войны фашисты хотели разбомбить мост-метро, но не попали. А когда одна бомба упала неподалеку, наш дом даже треснул. И потом эту трещину пришлось заделывать. Если от моста посмотреть, то ее немного заметно.

Мы поворачиваем под мост. Дальше начинается Арбузовка. Мы с ребятами так называем переулок, поднимающийся от реки к станции метро. Здесь живет Генка Арбузов со своими друзьями. Сам он толстый, поэтому он обижается, когда его зовут – Арбузом. Одному здесь лучше не появляться. Даже двоих иногда могут поколотить.

– Давай, пролетим Арбузовку на самолете? – предлагаю я.

– Ага, – соглашается Витька.

И мы – руки в стороны – мчимся по дорожке в горку и жужжим. Мимо двухэтажных деревянных домиков, вдоль моста, все выше и выше. На наших крыльях сияют красные звезды. Внизу проходят люди, и мы покачиваем им крыльями: «Привет! С праздником!». Вот и кончился мост, кончился забор, и метро ушло под землю. Каменные домики прижимают нас к стене тоннеля, за которой гудит метро. Но стена становится все ниже и ниже, вдали уже виден трамвай. И вот мы вылетаем на трамвайную остановку. Здесь приходится забыть про самолеты – не разбежишься.

Трамваи ходят. Только медленно, и все время трезвонят, потому что очень много народа. Все нарядные, и трамваи украшены флажками. Люди идут к Садовому кольцу, пересекая трамвайные пути. Если бы все несли флаги и портреты, то можно было бы подумать, что это демонстрация. Но это люди просто так гуляют. Ведь не всех пускают на демонстрацию.

В доме справа в витрине магазина сегодня нет корзин с продуктами, там все завешено красной материей, а внутри стоят портреты Ленина и Сталина. Идет группа взрослых. В середине толстый дядька идет и играет на баяне. Сначала – «Катюшу», а потом – «Лучше нету того цвету». Все поют. Всем весело. Все смеются. Возле станции метро стоит дядька в белом халате, который продает шары. Красные, желтые, синие, зеленые, – они нитками привязаны к палке, которую дядька крепко держит в руках

– Вить, – говорю я, – вот набрать бы побольше шаров. Связать их вместе, а потом схватиться за веревку и взлететь. Выше всех домов.

– До самых облаков, – подхватывает Витька.

– До самых облаков нельзя, самолеты могут врезаться.

– Можно и пониже, – соглашается Витька.

– Ага, летишь и смотришь, а внизу парад. Танки, пушки всякие, «катюши». И вдруг товарищ Сталин с Мавзолея рукой на нас показывает и спрашивает: «А это кто?». А ему отвечают: «Товарищ Сталин, это Витя и Веня из Николо-Щеповского переулка». Тут товарищ Сталин и говорит: «Выдать им по медали за храбрость». Мы с тобой спускаемся на Красную площадь и идем к Мавзолею. А нам навстречу – товарищ Ворошилов. Он говорит. «Вас хочет видеть товарищ Сталин». Мы поднимаемся по лесенке, а товарищ Сталин обнимает нас за плечи и говорит: «Вы смелые ребята». Я спрашиваю: «Товарищ Сталин, а можно нам на танке прокатиться?». А Сталин улыбается и отвечает: «Конечно, можно». Он поднимает руку, и все танки на площади останавливаются. Мы с тобой бежим к самому главному танку, где сидит командир, и говорим: «Нам товарищ Сталин разрешил». Командир улыбается и открывает нам люк. А потом мы едем на танке. И по Арбузовке, и по Проточке. И заезжаем прямо к нам во двор. Все, конечно, испугаются, из окон выглядывают. А тут мы вылезаем с медалями. Выбегают наши мамы. И командир им говорит: «Не надо больше Витю бить веником». Это он твоей маме. А потом моей маме говорит: «Не надо его заставлять есть манную кашу, ведь их товарищ Сталин наградил медалями».

Витька только слушает, открыв рот. Он всегда говорит, что я здорово сочиняю.

– Ну, ты насчет медалей загнул, – говорит он, наконец.

– Ничего не загнул, – протестую я.

– А вот и загнул. За что это нам медали дадут?

– Как за что? За смелость. Есть медаль такая. Я видел. На ней так и написано: «За смелость!»

Витька сомневается, но не спорит. Он начинает говорить о другом:

– Я, когда вырасту, мороженщиком буду.

Мы уже вышли к станции метро, и здесь, около входа, стоит тетя с тачкой, на которой написано «Мороженое». К ней стоит очередь, но у нас денег нет, поэтому мы проходим мимо.

На Садовом кольце – толпа народа. Даже противоположной стороны не разглядеть. Сегодня автомобили не ездят. Вдали улица понижается, и мы замечаем, как с той стороны едут танки. Они едут по самой середине, и мы пробираемся поближе, чтобы лучше видеть…

Танки проносятся мимо, гудят мороты и очень гремят гусеницы. Даже земля страшно дрожит. Люки у танков открыты и из них выглядывают танкисты. Они улыбаются и машут нам рукой. Колеса танков, на которых крутятся гусеницы, выкрашены белой краской.

– Это для красоты, – говорю я Витьке в самое ухо, потому что вокруг такой грохот, что по-другому он не услышит. – На войне так не бывает.

– Нет, бывает.

Сегодня Витька почему-то все время спорит.

А потом едут пушки, и колеса у них тоже покрашены в белый цвет. Каждую пушку везет машина, а в кузове сидят солдаты. Все в касках, и у каждого автомат с большим круглым диском.

Эх, была бы сейчас война, мы бы с Витькой обязательно удрали на фронт. Или дежурили бы на крыше. Тушили бы с ним «зажигалки». Я знаю, как это надо делать.