Толкач «Дунайский» лязгал автосцепом,
и тяжесть ржавых бухтовых кругов
давила наши плечи, словно цепи
отправленных на тяжкий труд рабов.
Нам двадцать лет! Всё – просто. Всё – реально.
Три курса института за спиной.
Сменившись с вахты, озирая дали,
легко стоять, обнявшись, над волной.
О чём мечтали мы? О капитанстве.
О женщинах: не льстя и не коря.
Но более всего – чтоб среди странствий
друг друга и себя не растерять.
Не знали мы: весельем ли, бедою
одарят нас грядущие года.
Был только гравий пополам с водою,
замешанное круто на ветрах
суровое товарищество наше,
и споры – за полночь – до хрипоты!
Закат над Доном… Ты ведь помнишь, Сашка?
А вишню небывалой черноты?
…Гремел толкач на волжских перекатах,
скатав насадки чуть ли не на борт,
и верилось: не кровь течёт – река та,
в сети артерий наших и аорт.
Родная Волга! Петы-перепеты
в строках, которых сорок сороков,
твои раздолья и твои рассветы.
Но вновь и вновь писать о них готов.
Но вновь и вновь, на море ли, на Лене,
тоска по Волге зá сердце возьмёт —
и нет широт её широт милее,
и нет красот родней её красот.
И от прекрасной этой ностальгии
лекарства нам – не пробуй – не найти!
Куда б я ни ходил в края другие —
нельзя обратно к Волге не прийти.
Пусть нынче встречи реже и случайней,
когда на Волгу всё ж выходим вновь —
чертовски хорошо, хоть и печально,
стоять, обнявшись, над её волной.
