Прием в зале Городской думы был в духе времени — самый демократический. Бок о бок с дамами и господами из общества веселились мещане и разночинцы, даже нескольких зажиточных крестьян пригласили. Хватало и офицеров в разномастных мундирах или вовсе в гражданском платье, и мало кто рисковал носить погоны, только нашивки на рукавах. Представители союзников поначалу держались особняком, однако вскоре щедро выставленные наливки сделали свое дело, и языковой барьер оказался не так уж непреодолим. Многие представители местного общества сносно болтали на французском или английском, да и иностранцы нахватались русских слов и бойко приглашали барышень танцевать. Профсоюзный оркестр играл простенькие вальсы и мазурки, зал наполняли танцующие пары. За ломберными столами тоже собирались интернациональные компании — карточный сленг универсален, зал оглашали азартные выкрики с самыми разными акцентами.

— И действительно, грех жаловаться! — офицер сдержанно улыбнулся и протянул руку для пожатия. — Позвольте отрекомендоваться, подполковник Жилин. А вас я заочно знаю, Максим Сергеевич. Это благодаря вашему дипломатическому искусству наши новобранцы получают наконец снаряжение с британских и французских складов. Объемы, разумеется, недостаточны, но я весьма вам признателен уже и за то, что есть. Вот, рад лично выразить…

— Не стоит, право же, — Максим изобразил подобающее случаю смущение. — В первую очередь сработал авторитет товарища Чайковского, а я просто вел переговоры, отчасти в роли простого переводчика… Скажите лучше, как продвигается мобилизация?

— Увы, чрезвычайно медленно. Приходится даже брать на службу солдат с фронтовым опытом, хотя изначально я намеревался ставить под ружье только новичков…

Максим решил, что он ослышался.

— Простите, — улыбнулся он. — Здесь так шумно… Мне показалось, вы сказали, что предпочитаете новичков опытным фронтовикам.

— Но именно так дела и обстоят, — серьезно ответил Жилин. — Фронтовики поголовно развращены социалистической пропагандой. Те, кто не был в армии, лучше поддаются патриотическому воспитанию. Впрочем, заниматься этим решительно негде. Все подходящие помещения в городе оккупированы союзниками. Нам необходимы не только казармы, но и солдатские клубы.

— Солдатские клубы? — Максим не знал, что такие бывают.

— Непременно. Я не намерен повторять ошибки старого порядка. От воина нужно требовать неукоснительной дисциплины, но одновременно и видеть в нем человека со своими запросами. В клубе будут просветительские курсы, библиотека, лавка с доступными ценами… Рядовым необходимо пространство для общения под присмотром уважаемых офицеров, иначе они начинают образовывать комитеты, где слушают социалистических крикунов. Вот только все подходящие помещения заняты иностранцами. Я уже подал три прошения, но правительство так медлительно…

— Я ускорю движение вашего запроса, насколько это в моих скромных силах, — пообещал Максим.

— Премного благодарен, — подполковник кивнул, взял в руки фуршетную тарелку, повертел ее на свету и тут же брезгливо отставил в сторону. — Посуда нечистая, вся в жирных разводах… Как же здесь прислуга скверно выдрессирована.

К ним подошел седоусый генерал Самарин, после скоропостижной отставки Чаплина занявший должность начальника военного управления Северной области.

— Рад видеть вас, подполковник Жилин! Позвольте звать вас по имени-отчеству, Вячеслав Александрович! Расскажите же, как продвигается обучение новобранцев?

Жилин мгновенно окаменел лицом, вытянулся во фрунт и четко, как механизм, отдал воинское приветствие:

— Здравия желаю, товарищ генерал! — слово «товарищ» подполковник будто бы выплюнул. — Разрешите доложить…

— Да полно, мы ведь здесь без чинов! — перебил его Самарин.

— В таком случае позвольте откланяться! — четко проартикулировал Жилин. — Честь имею!

Развернулся на каблуках и чеканным шагом проследовал к выходу. Максим изумленно проводил его глазами. Он слышал, что среди военного командования области есть конфликты, но не знал, что все настолько плохо.

Пожилой генерал тяжко вздохнул:

— Эк он, право… Господа офицеры не могут мне простить, что я с Керенским дела вел в семнадцатом. Будто я имел возможность уклониться, будучи начальником военного кабинета… Однако мне пришлось пожать руку, подписавшую недоброй памяти Приказ номер один, и теперь я все равно что прокаженный.

Приказ номер один поминали часто, и всегда недобрым словом. Он был выпущен Петросоветом в первые дни февральской революции и провозглашал, что называется, «демократизацию армии»: уравнивал солдат в правах с гражданскими, отменял титулование офицеров и отдание чести, а главное — передавал власть выборным солдатским комитетам. Вообще-то сам приказ оговаривал, что при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, однако на практике привел к тому, что командиры полностью потеряли контроль над своими частями.

— Но ведь все офицеры Российской императорской армии присягали Временному правительству…

— Да, и теперь всячески пытаются отмежеваться от этого позора. В годы моей молодости подобное поведение закончилось бы вызовом на дуэль. Но нынче не те времена, да и ни к чему приумножать раздор… Хоть вы и гражданское лицо, а ведь и вас я компрометирую этой беседой. Пойду, пожалуй, восвояси. Увидимся завтра на совещании. Пускай молодежь веселится, покуда возможно.

Едва генерал отошел, к столу с рябчиками приблизилась компания интеллигентов. Громче всех вещал юноша с цыплячьей шеей:

— Вы не представляете, какие ужасы мы пережили во время большевистской оккупации! — юноша взял отвергнутую Жилиным тарелку и положил себе сразу два сочащихся жиром рябчика. — Чувствуя, как шатается почва под ногами, эти мерзавцы пытались укрепить свои позиции безудержным террором!

— Ах, такой ужас эти большевики! — закивала полная густо накрашенная дама с обширным декольте. — Представляете, они решительно намерены обобществить женщин!

— Своих жертв коммунисты расстреливали, топили или забивали до смерти! — не слушая ее, продолжал юноша. — Комиссар Кедров казнил людей сотнями, даже тысячами!

— Ну что за чушь вы городите, — не выдержал Максим. — Миллион расстрелянных лично Ста… Кедровым. Я сам разбирал документы. По приговорам ЧК в Архангельске было казнено 78 человек. И еще около десятка гражданских — без суда, в ходе боевых действий на железной дороге. Но никак не тысячи, не несите ерунды. И никаких женщин большевики не обобществляют! — повернулся Максим к даме, в последний момент проглотив едва не сорвавшееся с губ «даже не надейтесь».

Подобную чушь, иногда еще приправленную пещерным антисемитизмом, он слышал нередко, но при начальстве вынужден был придерживать свое ценное мнение, а на этих вшивых интеллигентах можно было оторваться без последствий.

— Позвольте, — возмущенно вытаращился на него юноша. — Вы что же это… защищаете большевиков?

— Правду я защищаю и здравый смысл! — ярился Максим. — Вы так любите рисовать большевиков глупой злой карикатурой, словно это приближает нас к победе над ними! Да ровно наоборот же! Принижая врага, мы утешаем себя вместо того, чтобы готовиться к настоящей битве! Большевики смертельно опасны. Они принесут России диктатуру, террор и повальную нищету, но пока многие этого не понимают и слушают, развесив уши, их сладкие обещания! И вы своими лживыми страшилками, в которые не поверит даже младенец, на самом деле только помогаете им!

Интеллигенты загалдели все разом, Максим запальчиво кому-то возражал, беспомощно понимая, что стихия срача затянула его. Так и в прошлой жизни он нередко не высыпался перед важными совещаниями, потому что в интернете кто-то оказывался неправ; Максим злился на себя больше, чем на оппонента, однако не переставал строчить комменты… Так и теперь, только оффлайн.

Привел в себя его нежный запах духов, разбавивший духоту зала — кажется, такие же были когда-то у мамы. Мягкая ладонь легла на предплечье Максима.