Не сразу стало понятно, что закрепленный под потолком куб — это душ. В богатых домах на Троицком проспекте были ванны, в хозяйствах попроще — бани, и Максим думал уже, что с мыслью о душе придется проститься, а у британцев он был! Кое-как стянув одежду и обувь — с левым сапогом пришлось повозиться — Максим повернул рычаг и с наслаждением встал под струи даже не совсем холодной воды. Нашлось и мыло, и чистое полотенце — все, чтобы снова почувствовать себя человеком. Капрал принес комплект новенькой британской формы — такой же, как на нем самом, только без знаков различия. Зашел пожилой фельдшер, минут пять ощупывал больную ногу, потом сказал — по счастью, вполне разборчиво — что перелома нет, но есть сильное растяжение и как бы даже не разрыв связок; смазал мазью с химическим запахом, туго перебинтовал. Дружелюбно предложил поставить укол морфия. Максим передернулся и отказался — местная медицина пугала его, в аптеках продавали кокаин от зубной боли и героин от кашля. Тогда у фельдшера нашелся самый обычный аспирин.

Капрал тем временем принес банку тушенки, галеты и кружку эля, во вкусе которого Максим с умилением различил характерную горечь IPA — сорта, который он всегда заказывал в крафтовых барах. В довершение капрал где-то раздобыл трость. Жизнь понемногу налаживалась. Однако не успел Максим допить эль, пришел посланец и вызвал его к генералу Пулю.

Пуль ждал в том же кабинете, где они разговаривали месяц назад, но на этот раз сразу предложил сесть.

— Мистер Ростиславцев, весьма благодарен за сведения, которые вы доставили, несмотря на ранение и… невозможность соблюсти приличия. Вы проявили себя подлинным другом Британии! Форму оставьте себе в знак моей признательности.

— Благодарю вас, — ответил Максим.

Мундир и брюки сели, будто под него шились, ботинки на шнуровке комфортно обхватывали голеностоп, да и белье оказалось куда качественнее, чем то, что осталось в наследство от первого Ростиславцева.

Пуль встал и заходил по кабинету, заложив руки за спину.

— Моей задачей было содействие формированию боеспособной русской армии для борьбы с немцами и их пособниками, — сердито сказал он. — Но не установление военной диктатуры же! Это скверно выглядит, да что там, тянет на международный скандал… Капитан Чаплин и с ротой новобранцев управиться не способен, как он думает управляться с целой областью?

Максим догадался, что это риторический вопрос и от ответа воздержался.

— Он мнит себя Наполеоном, этот пигмей… Дипломаты меня в гроб вгонят… Вот вы, как человек здравомыслящий и знакомый с обстановкой, какие видите последствия падения этого правительства?

— Город погрузится в хаос, — ответил Максим. — Начнутся волнения, стачки, столкновения с военными…

— Вы полагаете? Ведь это правительство было непопулярно…

— Тем не менее его воспринимают настолько законным, насколько что-то вообще может считаться законным в настоящих условиях. И с ним связывают надежды на трудовое законодательство, секуляризацию, а главное — на закрепление земли и других ресурсов за теми, кто с них живет. Для местного населения это вопрос чрезвычайной важности.

— Мятеж — последнее, что нам нужно… Ладно, будем возвращать это правительство. Если, конечно, ваш провинциальный Наполеон не решился их всех перестрелять, чтобы не создавать себе лишних сложностей. Но рейс на Соловки и обратно займет по меньшей мере двое суток, да пока еще мы разыщем их на архипелаге… Сейчас мы не можем найти ни Чаплина, ни оставшегося на свободе министра… А завтра торжественная встреча десанта янки, дьявол их побери. Ладно, будем решать проблемы постепенно. Вы ночуете здесь, мистер Ростиславцев. Завтра надо быть готовыми ко всему.

Глава 11

Дай знак мне, если ты на нашей стороне

Сентябрь 1918 года

Маруся раздевалась под рваный ритм электронного хип-хопа. Стоя к Максиму спиной, она медленно спускала блузку, обнажая изящную шею, лопатки, открывая сантиметр за сантиметром ложбинку вдоль позвоночника. Затаив дыхание, он ждал, когда же она повернется — но она не спешила. Максим понимал, почему так происходит: он стремился скорее увидеть ее обнаженной, но в то же время хотел, чтобы она подразнила его. Его отношение к этой девушке оставалось противоречивым, потому она не подчинялась даже в управляемом сне. Вместо того, чтобы показать себя полностью, Маруся только повернула голову — он увидел полуоткрытые губы и взгляд из-под опущенных ресниц, но выражение лица распознать не мог.

Инспектор ждет отметки —

Мы с тобой невыездные.

Небесам наносят ветки

Повреждения сквозные.

Выше неба Бог горячий, жёлтый, текучий, как лава,

Звёздами с досады плачет — на земле на нас облава!

Дай знак мне, если ты на нашей стороне!

Забавно работает подсознание. Эту песню Максим когда-то слышал, но в текст не вслушивался, а подсознание взяло да и воспроизвело его дословно. Тревожная мелодия ускорилась, голос певицы окрасился нотками истерики. «Дай знак мне!» — почти прокричала она, и тут Маруся резко повернулась.

Максим вздохнул. Это было не то, что он хотел увидеть. Нет, грудь оказалась на месте, отличная грудь, размер, должно быть, третий… с половиной. Но вот свежие сигаретные ожоги — кринж… да и без направленного на него пистолета в ее руках было бы лучше.

— Маруся, это не обязательно должно быть вот так, — мягко сказал Максим. — Мы могли бы не быть врагами.

— Ты знаешь, каково это — когда тебя предали? — Девушка смотрела на него упрямо и яростно, закусив губу и часто дыша.

Максим хотел ответить, что это не его вина, но понял, что даже в сколь угодно управляемом сне никогда ей этого не объяснит — не словами, по крайней мере — и рискнул просто шагнуть к ней… И тогда в сон ворвался раздраженный голос генерала Пуля:

— Что это значит, мистер Ростиславцев⁈

Максим поморщился. Сон окончательно вышел из-под контроля. Кому точно не место в предрассветной эротической фантазии, так это Пулю. Особенно раздражало, что даже во сне генерал не удосужился перейти на русский, а продолжил орать на чистейшем английском языке:

— Объясните немедленно, откуда это взялось?

Маруся ехидно ухмыльнулась, так и не опустив пистолета, померкла и исчезла. Музыка тоже стихла, и только Пуль все не унимался:

— Да проснитесь вы наконец!

Максим нехотя разлепил глаза. Над ним нависал Пуль и совал ему прямо в лицо лист бумаги. Максим взял его и машинально принялся переводить вслух на английский:

— «Товарищи! Офицеры при помощи иностранных захватчиков хотят вернуть нас под царский гнет! Ночью они арестовали Верховное управление и захватили власть! Они тайно привезли в Архангельск Михаила Романова, чтобы помазать его на царство и отсюда начать возрождение монархии! Все к оружию!»

— Мне уже перевели, — перебил Пуль. — Объясните, кто напечатал это воззвание и с какой целью.

Максим проморгался и перечитал текст, смутно надеясь, что спросонья ему померещилось. Нет, там действительно было именно это. Строки разной длины — набирали наспех, возможно, с голоса…

— Ну же, я жду объяснений! — поторопил Пуль.

Максим тряхнул головой, с сожалением изгоняя из памяти остатки сна. От листовки пахло типографской краской, она даже пальцы пачкала… Два, максимум три часа назад этот лист был еще в ротационном станке. Максим глянул на запястье — восемь утра.

— Могу только определить, что это отпечатано в городской типографии, — сказал Максим. — Вот эту щербинку в левой нижней части заглавной «О» я помню, там литера бракованная…