– Делайте вы что хотите! Совсем мать не жалеете!

Она какое-то время пыталась переманить на свою сторону Лену, но быстро оставила эти попытки.

– Не ожидала от тебя такого! – Катя лила слезы, сидя в стареньком продавленном кресле на даче. – Я же для тебя жила, а ты…

– А что я, мама? – Лена так же быстро теряла терпение, как и мать. – Что плохого я сделала?

На этот вопрос у Кати ответа не было. Все ее доводы разбивались о железное Леночкино:

– Он мой отец, Оля моя сестра. Мы семья! И пусть тебе это не нравится, общаться с ними я не перестану!

Со временем все немного успокоилось, и Катя перестала злиться в открытую. Теперь ее главной задачей стало вернуть себе Леночку.

– Нашла! – голос Лены прозвучал глухо, но Оля услышала сестру.

– Медный, тот самый?

– Ага! Сейчас соображу, как теперь слезть отсюда, и можно ставить варенье.

Оля испуганно охнула и кинулась к шаткой лесенке, ведущей на чердак.

– Осторожно, Леночка! Не спеши!

– Нашла торопыгу! – усмехнулась Лена, медленно спускаясь с чердака. – На! Иди мой! А я сейчас переоденусь и приду. Вся вывозилась! Надо девчонок туда загнать, как приедут. Пусть все почистят.

Через пару часов сестры сидели на кухне и пили чай. На столе, остывая, поблескивал начищенными боками старый тазик, полный вишневого варенья, от которого шел такой густой аромат, что Мурзик сбежал досыпать на веранду. Вот если бы пахло тушенкой, которую мастерски закатывала в банки Катерина, когда приезжала осенью, тогда другое дело. А так… Варенье какое-то! И что только люди в нем нашли?

– Лен, а ты помнишь, как мама варила варенье раньше? Не таз и не два. Все полки были банками уставлены.

– Помню, конечно! Папа вишневое очень любил. Мог ложками есть.

– А мама сердилась…

– Не любила, когда он из банки прямо. Все время говорила, что он не один…

– Говорила… А сама все сделала, чтобы он один остался.

– Ну так не получилось же, Оль! У него мы есть.

– Зато у мамы получилось. У нее только мы и остались. С Зиной все-таки переругалась. Племянников видеть не хочет. Ни с кем не общается толком. Даже подруг разогнала. Почему так, Лен?

– Знать бы… – Лена вздохнула и подлила чаю себе и сестре. – Я вообще маму никогда не понимала.

– Странно! А она всегда твердила, что только ты ее и понимала.

– Да куда там! Как можно было понять ее вот это вечное: «Леночка, не смотри на Олю! Она тебе не подруга». А кто?! Почему она всегда меня от тебя отвернуть пыталась, а? Ревновала, что ли?

– Может, и так.

– Глупость какая!

– А помнишь, как ты мне обратно все игрушки притаскивала, которые мама у меня забирала и отдавала тебе.

– И все это под предлогом, что ты выросла и они тебе теперь ни к чему, – Лена согласно кивнула и засмеялась. – Она ведь так и не поняла, что моими они не стали. И Лялька твоя любимая, и Потапыч. А ты помнишь, как она тебя гоняла, когда я заниматься садилась?

– А то! – Ольга встала и подбоченилась. – «Ольга! Вон из комнаты, ты мешаешь! Леночка, детка, занимайся!»

– Да-да! – Лена покатилась со смеху, глядя, как преобразилась сестра и как похожа она на мгновение стала на мать.

– Ей ведь и в голову не приходило, что ты меня учишь играть на рояле. Что все твои уроки в музыкалке мы повторяли на двоих.

– Ты любила рояль больше, чем я. И сейчас играешь лучше.

– Да куда там! – Оля отмахнулась от сестры, хотя видно было, что комплимент ей приятен.

– Жаль, что ты не стала поступать в музыкальное училище.

– Ничего, цифры – это тоже немножко музыка. Когда я в налоговую годовой отчет сдаю, это та еще симфония!

Они, отсмеявшись, помолчали, а потом Лена спросила:

– Оль, а как думаешь, почему мама так?

– Не знаю. Свою голову не приставишь, в чужую – не заглянешь. Я тоже об этом часто думаю. Бабушка нас любила. Всех, без исключения. И дочерей своих в любви растила. Зиночка говорила, что никогда их не разделяла, всегда все поровну. Она тоже не понимает, почему Катя с ней так. Откуда столько злости и обиды? Но Зина умнее нас. Она в причинах не копается. Говорит, что смысла не видит. Сказала, что если придет Катя к ней, то о прошлом и вспоминать не станет. Мало ли! Помрачение нашло на человека. Бывает. Чем обиды копить, так лучше уж худой мир на один денек, но вместе.

– Как считаешь, права она?

Ольга помолчала, машинально переставляя чашки и вазочку с конфетами на столе.

– Думаю, да, Лен. Будь я помоложе и поглупее, ответила бы по-другому. А сейчас уже начинаю понимать, что Зина права. Время, оно ох как торопится. Мама этого понимать не хочет. Вот так сейчас рядом человек, а потом и «прости» сказать будет некому.

– Сама придумала?

Ольга покачала головой и улыбнулась:

– Нет. Бабушка Галя научила. Давно уже. Ты еще маленькая была. Знаешь, она мне всегда твердила, что дороже родных на этом свете нет никого. И даже если тебя они не так любят, как тебе хотелось бы, самой-то никто не запрещает любить их так, как хочется.

– Зиночка так и делает.

– Может, и до мамы это наконец дойдет когда-нибудь. Все-таки возраст уже. Ой! – Ольга испуганно ахнула, глянув на часы. – И чего мы с тобой сидим? Скоро наши приедут, а у нас конь не валялся! Давай-ка скоренько! Ты – окрошку, а я пирожки. Быстрее управимся.

Через пару часов у калитки притормозил небольшой микроавтобус, который вел зять Зиночки, и оттуда горохом посыпалась детвора.

– Ба-буш-кииии! – дружный крик взметнулся над вишнями в вечернее небо, и Мурзик шарахнулся с веранды в кусты.

Он отлично знал, чем ему грозит прибытие многочисленной детворы, которую кот давно уже перестал считать. Здесь были и Зинины правнуки, и Ольгины внучки, и любимый, но пока единственный внук Лены. Спрятавшись в кустах, кот наблюдал, как на веранде зажглись одна за другой все лампы и вокруг большого круглого, оставшегося еще от Милочки стола с тяжелой скатертью расселись галдящие дети. И перед каждым появилась своя кружка, каждую из которых тщательно хранили, доставая лишь к приезду детей. Как Ольга принесла тазик с вареньем. И это означало, что в банки закатывать завтра будет нечего, потому что все съедят уже сегодня. И косточки будут тайком лететь с веранды в кусты, пущенные ловкими пальцами. А если кто-то из взрослых это все-таки увидит, то детворой будут сделаны очень круглые глаза и прозвучит неизменное:

– Деревце вырастет! Чтобы нам потом тоже варенье варить! Ну, ба!

А потом все разбредутся по дому, чтобы приготовиться ко сну. Но спать, конечно, никто не пойдет, а будут сидеть на ступеньках веранды долго, почти всю ночь, и тихо петь, пока не уснут на руках младшие. И тогда Мурзику можно будет выбраться из своего укрытия, пройти по сонно притихшему дому и пристроиться под боком у кого-то из малышей. И чья-то маленькая ладошка шлепнет его по боку, а потом зароется пальцами в пушистую шерсть. И он замурчит тихонько, прогоняя плохие сны, а потом уснет и сам, слушая сквозь дрему, как тихо дышит вокруг счастье.

– Ира, не ори!

– Я не ору! – Ирина смахнула с глаз челку и выдохнула.

Достали! Почему все время от нее кто-то чего-то хочет? И ладно бы на работе! Но дома та же песня! Только присела отдохнуть, чай себе сделала, а тут сын со своим вечным:

– Мам, я забыл! Мне на завтра надо сочинение написать и проект по биологии сделать.

Прекрасно! Полночи веселья обеспечено! Потому что сына она, конечно, отправит спать, ведь даром, что у него вторая смена, но утром-то – тренировка. А много он там наплавает, если не выспится? Соревнования на носу. И так каждый день стонет, что в команду не возьмут.

– Мам… – Святик прижался к плечу матери и поцеловал в щеку. – Прости! Я правда забыл. А сочинение только сегодня задали.

– Тогда почему даже не начал писать? – Ирина открыла учебник.

– Да когда? Сначала на тренировке был, а потом к бабушке ездил. Она помочь просила.