Три металлические пластинки на шее, на каждой – печать. Одна из них сейчас как раз кстати. Клыкастая тварь не получит его крови сегодня, от него ей достанется только боль. Маленький сгусток тёплого света загорается перед Максом. Об него можно греть зимой замёрзшие без перчаток руки, им можно осветить салон машины ночью, когда не хочется её заводить, но сейчас важнее другое. Сгусток света – маленькое солнышко, безобидное для любого человека, – выжигает вампирам глаза.

Крик боли, и алая молния бьёт в сторону, чудом не попав в машину. Макс пытается встать на ноги, за цепочку притянув к себе книгу, когда на него вдруг набрасывается тощий лохматый мужик с безумными глазами. В свете не успевшего погаснуть солнышка Макс видит кровавые отблески в радужках и покрасневшие белки, а потом нечеловечески сильная рука хватает его за плечо. Ключица отдаётся резкой болью, но это ещё не конец. Свободная рука касается второй печати, и вдруг что-то вспыхивает; вампир захлёбывается криком и ослабляет хватку, а совсем рядом орёт Слава:

– В сторону!

В какую? Вправо – слева машина. Макс вырывается, откатывается в сторону и морщится, чувствуя, как обрывается что-то – наверное, край плаща. Оглянувшись, он видит перекошенное от боли и гнева лицо сбитого с ног вампира, протянутую к нему руку, свою книгу, прижатую чужим телом к земле… Не плащ. Цепочка. Она лопнула, и книга осталась там, а вампир уже поворачивается к Славе, на его пальцах пляшут алые огоньки, а Кот, на ходу распыляя газ, перескакивает через капот и чешет в сторону леса.

Вспышка. Чудом не задев Кота, молния попадает туда, где тот был секунду назад – в машину. В капот. В батарею. Макс не думает. Он уже видел подобное, и его тело само катится к ближайшему дереву, потому что эти чёртовы батареи имеют отвратительное свойство взрываться. Грохот, приправленный скрежетом рвущегося металла. Волна жара, опалившая край плаща. Пламя, охватывающее машину, вампира, прижатую им к земле книгу…

Книга корчится, как будто кривясь от боли, и рассыпается прахом, и разум Макса рассыпается вместе с ней. В воздухе тошнотворно пахнет палёной плотью. Машина опрокинута на бок, а из разбитого окна сломанной куклой свисает красивая женщина, которая так хотела, чтобы Макс звал её мамой. Может быть, однажды он смог бы, но вампиры позаботились о том, чтобы первая семья, приютившая Макса после Разлома, прожила не более двух недель. Навсегда закрывается обитая старой кожей дверь дома, который Макс так и не успел назвать своим, а следом за ней и другая – за ней скрылись его родители, чтобы никогда не вернуться назад. Закрывается и дверь дома дяди – Разлом не позволит Максу туда вернуться. Стекленеют глаза вытащившей его из Москвы соседки, кривятся в ухмылке мёртвые губы Синего, смеётся, посылая ему на прощание воздушный поцелуй, Томка. Максу тоже пора уходить. Он шагает к воротам, и жители поселения на берегу Камы провожают его гробовым молчанием. Они знают, что он не вернётся. Они не скажут даже ритуальных слов. А потом огонь охватит его, поглотит следом за книгой…

– Макс!

Этот голос.

– Уходи, Макс! Уходи!

Она не плачет. Не заплачет, пока не останется одна. Единственная, кто поддерживал его от начала и до конца, и она не позволит другим понять, что тоже боится.

– Уходи и не возвращайся, пока не сделаешь то, что должен!

Рада. Маленькая, неугомонная, вечная заноза в заднице. Как она не убилась после того, как он уехал и перестал следить за ней? Как она не убилась ещё раньше?

– Макс!

Шумная, надоедливая Рада. Комок бешеной энергии, которую не к чему приложить. Она не выдержит долго и уйдёт, с ним или без него. За ней закроются двери, а потом вспыхнет алая молния, и запах жареной плоти смешается с удушающей вонью газа…

– Макс!

Макс вздрогнул и открыл глаза, не вполне понимая, где находится. Через ставни пробивался нежный утренний свет, пахло свежем хлебом, а за дверью шуршала старшая дочь Беляевых, не решающаяся войти без приглашения.

– Макс, просыпайся! Уже почти десять, бабуля зовёт!

В доме Беляевых было хорошо и спокойно. Иногда Макс искренне жалел, что, даже будь у него такое желание, он не смог бы остаться здесь навсегда. Хотя эта крошечная комната, которую он делил с Димой, стала для него своей не меньше, чем комната в дядином доме.

Без Димы здесь было пусто – Макс ещё раз убедился в этом, вернувшись с завтрака. Вновь оглядев комнатушку с двумя кроватями и втиснутой между ними тумбой, он размял плечи и, ни на что особо не надеясь, поднял матрас со своей кровати. Потом – с Диминой.

Конечно же, он ничего здесь не оставил. В ящиках под кроватями – тоже. И в тумбочке. И за частично отвалившейся от стены обивочной доской. Найди Макс что-нибудь из своих старых заметок, он бы разочаровался в себе. Не найдя, он разочаровался не меньше.

Тут в пору было бы злиться, но вместо злости в душе была пустота. Макс завалился на кровать и уставился в потолок, пытаясь осознать неизбежное: он потерял всё. Книги больше нет. Блокнота с заметками – тоже. Придётся всё начинать сначала, и при одной мысли об этом опускались руки. Макс лежал, чувствуя, как пустота внутри замерзает, как он цепенеет, не в силах даже моргнуть. Мысли в голове замедлили бег, готовясь остановиться, и Макс крепко сцепил пальцы рук. Нельзя поддаваться панике. Нужно подумать, проанализировать потери, составить план дальнейших действий… Макс повторял себе это снова и снова, но где-то на задворках сознания звучал леденящий кровь голос: «Ты всё потерял. Ты теперь никто». От таких мыслей зудело в затылке, оцепенение вновь распространялось по телу. Макс вскочил с кровати, обмотав одеялом руку, с силой ударил по стене кулаком, вмещая в удар охватившую его бессильную ярость. Боль пробежала до плеча, коснулась шеи и вышибла из головы ненужные мысли. Звук вышел ожидаемо тихим.

Не давая себе опомниться, Макс потянулся к изголовью кровати, надеясь найти за ним маленький складной стол на коротких ножках. Егор Анатольевич сам изготовил несколько таких для детей в зиму, когда в школе что-то произошло с отоплением и самостоятельную работу пришлось перенести оттуда домой. Столик Макса сейчас ушёл к Лене, но Димин оказался на месте. Тщательно подготовив рабочее место, Макс спустился на первый этаж и, получив от бабы Нины ожидаемо имевшуюся у неё пустую тетрадь, вернулся. Писать, сидя на кровати, было непривычно и неудобно, столик подрагивал, но Макс был рад возможности побыть в одиночестве и подумать.

Он бережно провёл пальцами по грубым желтоватым страницам новой тетради. В его книге были такие же, пожалуй, даже более плотные и неровные. Вписывая туда новые печати, Кролик всё время ругался на качество бумаги, и всё же бумага местного комбината была одной из лучших, а с годами её качество только росло.

Теперь книга будет новой, новой будет и толстая тетрадь в обложке из тонкого картона, в которую Макс впишет всё, что нельзя забывать. Бережно, как археолог, доставая информацию из памяти, Макс рисовал схемы, составлял таблицы и списки. Он записывал созданную им систему классических печатей, особенности их работы и свойства отдельных элементов, привлёкших его внимание. Работа шла хорошо, но с неклассическими печатями возникли сложности. Макс писал и невольно сжимал зубы, понимая, как многое он забыл, сколько работы придётся делать заново… печатей, которые он изучал всё это время, под рукой больше не было.

С каждым днём подобной работы Макс натыкался на большие пробелы в памяти. Злился и ночами бродил по улочкам поселения, пугая засидевшихся у окон людей. Думать на ходу было проще. Сначала Макс пытался так бродить днём, но соседи, знавшие его с детства, снова и снова приставали с приветствиями, расспросами, рассказами о своей жизни, не догадываясь, как сильно раздражают его сейчас.

На четвёртый день такой жизни Макс был вынужден принять, что его попытки восстановить заметки могут не увенчаться успехом. Нужно было занять себя чем-то ещё, благо дел хватало. По меньшей мере нужно было что-то решать с потерянным имуществом и Радой, каждый день пытавшейся просверлить в нём дыру полным надежды взглядом. Должно быть, ей было сложно не приставать с вопросами, но Рада держалась, и этим уже заслуживала уважение.