Мы все измотались, было полчетвертого, здесь казалось не так холодно, как наверху в лесу, но порывы ветра морозили мне потную спину. Меня прежде всего волновало, что мы не встретили никого из других групп. Они должны были находиться где-то поблизости.

Я знаком приказал замолчать и двигаться стрелковой цепью на разумной дистанции, чтобы не потеряться. Все почти одновременно передернули затворы, и в ложбине проливным дождем застучал металлический звук. Я не испугался, но почувствовал, что бой приближается, как если бы ветер принес его запах. Вдруг пришла уверенность, что мы не выберемся из этой долины; что если они хоть мало-мальски подготовились, то на заре и на незнакомой местности истребят нас за здорово живешь. Идеальное место для засады: уступы, деревья; долина достаточно широка, чтобы пройти мимо целого взвода и не заметить его, а потом он же и атакует нас с тыла. И так понадобилось несколько часов, чтобы захватить вчерашнюю несчастную деревню, причем в расчете трое на одного. А здесь получалось их трое на одного нашего.

Чем дальше мы продвигались, тем явственнее я ощущал страх товарищей. Я видел, как Зак шел все медленнее, нервно оборачиваясь на малейший шорох, как он то вскидывал винтовку, будто угрожал теням, то внезапно бросался на землю и исчезал в кустах, проглоченный ночью. Я услышал чей-то сдавленный крик, и сердце застучало так, словно готово было разорваться; я сделал два шага в сторону и сам упал на землю. Ничего не видно. Я вспомнил лезвие ножа, рукопашную схватку в темноте, непонятных людей, карабкающихся во тьме. Огляделся: ничего, кроме каких-то очертаний, деревьев и кустарников. Я услышал, как передо мной зашевелились трава и ветки; осторожно, тихо я выставил вперед винтовку, рука дрожала. Я пристально вглядывался в ночь, палец лежал на спусковом крючке. Я был готов к тому, чтобы увидеть Зака с ножом в руке — он не оставил мне ни малейшего шанса, поскольку винтовка слишком длинная для рукопашной; я аккуратно вынул пистолет из-за пояса, медленно, неслышно. Шорох приближался. Я старался глубоко дышать. Тут я услышал, как в двух метрах от меня кто-то шепчет: «Командир, эй, командир». Командиром мог меня звать только тот совсем юный мальчишка, которого я толком и не знал. «Я здесь», — ответил я и слегка приподнял голову. Тот дополз до меня.

— Что происходит, черт побери? — спросил я шепотом.

— Наткнулись на пост, там впереди. Какая-то хижина.

— Так пост или какая-то хижина?

— Какая-то хижина. Другие говорят, что, может, и пост.

Я не понимал, что делать. Наверняка хижина, хотя кто его знает. Если мы сделаем крюк и хижина окажется постом, нам могут зайти с тыла. У салаги был затравленный вид.

— Хорошо. Посмотрим. Я пойду с тобой.

И я пополз за ним на животе. Мы передвигались по руслу горной речки, на три четверти высохшей, но почва оставалась влажной. Высокие травы, деревья и кусты казались гигантскими. Мы поднялись немного левее, и парень указал мне пальцем на прямоугольную тень на склоне холма. Хижина, прекрасно подходящая для поста. Я подумал, что, если тут стоит эта постройка, дорога должна быть где-то поблизости: дома не строят на пустом месте. Хижина рядом с речкой — насосная, ирригационная станция или что-нибудь в этом роде, например хлев.

Неожиданно мы очутились вчетвером в густой траве, к нам присоединились еще двое. Зака и след простыл. Я старался изъясняться молча: указал на молоденького и еще одного, показал им на левую стену постройки со стороны гор и знаком велел третьему следовать за мной со стороны долины. Я дал им понять, что в их распоряжении пять минут, поскольку им надо было пройти дальше. Я вытащил нож, чтобы они сообразили, что нельзя производить никакого шума. Все кивнули, и те, кому велено было обойти слева, ушли. Я прислушался — ни единого звука, только ночь. Тот, кто остался со мной, был из тех, с кем брали деревню. Он держался невозмутимо, с ножом в одной руке и автоматом в другой. Это было правильным решением: я приготовился стрелять очередями, и таким образом мы были во всеоружии. Ожидание казалось бесконечным. На секунду мне почудилось, что в хижине кто-то храпит, но, видимо, это подул ветер или пробежал зверь. Ночью на природе, если внимательно прислушаться, кажется, что уши придумывают то, что не видят глаза, и, полностью освободившись от контроля, усиливают случайные шорохи, которые при свете дня не уловить.

Мы начали карабкаться, почва оказалась песчаной и мокрой. Время от времени лягушки квакали или выпрыгивали прямо перед нами, отчего у меня сжималось сердце, как если бы в ночи вынырнул враг. Мы подошли к хижине на несколько метров и отчетливо увидели убогую каменную постройку с одним окном: с нашей стороны двери не было. Окно представляло собой довольно большое отверстие в стене. Я не понимал, что делать. Идти дальше? Но зачем?

Мы подумали и через несколько секунд дошли до стены. По-прежнему тихо, внутри тоже тишина, хотя мы стояли прямо под окном, — и вот оно, настоящее облегчение в груди: эта чертова хижина оказалась просто-напросто пустой хижиной.

Не знаю, почему я пришел к этому выводу, но я был совершенно, абсолютно уверен, что в хижине никого не было. Там было слишком тихо. Я был уверен, что на таком расстоянии человек выдал бы свое присутствие каким-нибудь звуком, дыханием или еще чем-то ощутимым. Я сказал:

— Пусто, заходим.

Я встал и заглянул внутрь. И тогда в свете звезд я обнаружил темные очертания, лежащие на земле, четыре или пять человеческих силуэтов, — от удивления я отскочил, инстинктивно попятился, споткнулся и упал навзничь. Подтянувшись правой рукой при падении, я ударился, всем своим весом нажал на слишком слабый спусковой крючок винтовки и в полной тишине прошелся по траве и стене бесконечной огненной очередью, оглушительными, ослепляющими взрывами; как если бы нечаянно я повернул выключатель ада. Ночь распахнулась, зажглась, внезапно прочертилась лучами, заросли вокруг засверкали звездами и огнями, направленными на меня, теперь в долине раздавалась стрельба из десяти автоматов, которые все целились поверх темных очертаний хижины, и один из них, голову даю на отсечение, метил точно в нас — молоденький закричал и упал на меня. Я, как мог, съежился под раненым, свист сотни тысяч металлических призраков разодрал слух; это длилось минуту, может, больше, может, меньше, пока напряжение не спало, пока кто-то не собрался с духом и не крикнул: «Прекратить огонь! Прекратить огонь!» После грохота тишина показалась еще звонче.

Молоденький оторопело смотрел на меня, его широко раскрытые глаза были в нескольких сантиметрах от моего лица, он никогда не узнает, что произошло и почему ураган снарядов не пощадил его. Хорошо еще, что Зак — никудышный стрелок и не смог различить меня в темноте. Я представил себе этих людей: каждый напряжен, прикован к своему автомату, всматривается во тьму из-за кустов, им не оставалось ничего иного, кроме как ответить из оружия на две очереди — мою и Зака. Я отпихнул труп молоденького, в его горле еще булькала кровь. Минут пять мы все неподвижно стояли в полной тишине и слушали, как ночь возвращается к своему обычному ритму, чтобы убедиться, что кроме нас на данном отрезке долины не было никого.

Все это выглядело особенно абсурдно и глупо: упав в траву, я вдохнул теплый запах свежей мертвечины, в хижине лежали только еще не остывшие трупы, у которых наверняка руки связаны, а на глазах — повязка. Меня встряхнул тоненький дребезжащий голосок, шедший из кармана: то ли ангела-хранителя, то ли моего подсознания. Я вытащил портативную рацию, болтавшую без умолку как сорока.

— Вы захватили? Вы захватили? Вы захватили? Прием.

Я нажал кнопку ответа.

— Нет, ложная тревога. Прием.

— Что? Вы что, издеваетесь? Прием.

Я не знал, что ответить.

— Здесь ни души, долина чистая. Прием.

— Вы должны были дойти до дороги. Займите боевую позицию и ждите. Конец связи.

Займите позицию. Через час рассветет. Я обшарил карманы убитого, забрал его документы и три безделушки, мы все равно не могли взять его с собой. Скорее всего, похороним на обратном пути.