Интернет активизировал Эмму. Все, чего у нее не было, она могла там заказать, и чем больше зарабатывала — редкая женщина-художник, занимаясь своим творчеством, умудряется еще содержать целый штат сотрудников, арендует вдобавок к своему еще один лофт, где как раз располагается офис ее компании: связи с общественностью, организация мероприятий, кураторство выставок, создание мифов, доставка и прием корреспонденции и еще масса других вещей, делающих Эмму настоящей знаменитостью, — тем более священным становилось ее жилое пространство. Ровно этажом ниже она приобрела такое же помещение для своего офиса, в котором работали мастера по костюмам и бутафоры, находился кабинет ее ассистентки, в котором стоял компьютер ее ассистентки, лотки с папками ее ассистентки, макеты, холсты, уже готовые к работе, и холсты, которые нужно было подготовить при помощи гипса и льняного масла. Мне кажется, даже сюда Эмма спускалась за все это время раза три: однажды, когда в ее лофте перекрашивали стены и шлифовали полы, и дважды, когда она перед этим только готовилась остаться тут на целых десять дней. Так что Эмма, бестелесная и царственная, целиком полагается на скайп, камеры в компьютере и фанатичную преданность окружающих. Разочаровывается она крайне редко.
Таким образом, женщина, которую я три десятилетия назад вызволила из бостонской кутузки, и есть та, кого журнал «Искусство в Америке» назвал «возможно, величайшим художником-реалистом нашего времени», при этом не обозначив ее гендерной принадлежности, на что я не могла не указать Эмме, ставшей самым невероятным образом моим лучшим другом, ближайшим союзником и единственным человеком, знающим меня почти так же хорошо, как я сама. Естественно, только она могла спасти меня от самой себя.
Примерно через две недели после того, как меня уволили, после того, как я неделю питалась банановым хлебом, после того, как Эмма велела мне поднять задницу и возвращаться к работе, примерно через две недели после всего этого я вернулась к работе над книгой. Нужно было внести правки, написать анонсы, разжечь страсти. От скуки я решила, что мне стоит теперь называться не кулинарным критиком, а автором книг о еде и напитках. Для дальнейшей карьеры так точно будет лучше. Через двадцать с лишним лет я решила наконец избавиться от париков и бесформенных балахонов, как странствующий разбойник избавляется от плаща и кинжала; правда, кинжал я, полагаю, все же оставлю. Теперь мне просто необходимо раскрыть свою истинную личность. Мой издатель пришел в восторг от идеи добавить в «Ненасытных» немного пикантных откровений. Не только журналы нынче испытывают давление бездушного интернета, поддел меня он.
До выхода книги никто, кроме членов семьи и друзей, не видел моих фотографий, даже на обложках предыдущих книг, их не было ни в журналах, ни в газетах, ни, тем более, в интернете. Это была отдельная непростая работа — сохранять мораторий на публикацию изображений. Ни посетителям, ни обслуживающему персоналу, ни работникам кухни не должна быть известна моя личность — для ресторанного критика это самое важное условие, и только так, не узнанная никем, я могла быть уверена, что все впечатления, которые я получу, будут только моими. Именно поэтому Гаэль Грин столько лет скрывала свою личность под шляпами, Рут Райхл под париками, а Сэм Сифтон перешивал пуговицы на своих мягких рубашках. Все эти кулинарные критики выглядели при этом невзрачно и неряшливо, точно школьные завучи. Мы не можем позволить людям узнать нас, иначе в ресторанах начнут обращаться с нами совсем не так, как с обычными посетителями, а это не то, чего мы ждем (мы же не хотим, чтобы повар наплевал в наш спаржевый суп в прямом смысле этого слова). Я пряталась от всеобщего внимания, и мне это причиняло боль. На какие только жертвы не готов идти кулинарный критик, пока не решит покончить с этим, не сорвет парик и не пошлет на хрен этот полыхающий мир.
Я перекроила свою карьеру в две тысячи восьмом, который плавно перешел в две тысячи девятый. Мне пришлось вернуться к овсяной каше фриланса, которую в последний раз пробовала несколько десятков лет назад. С работой мне необычайно везло всю жизнь. Фрилансила я всего около года, потом, после окончания колледжа, меня взяли в штат «Бостонского Феникса». Но в те непростые времена у меня оставалась финансовая подушка из маминого наследства. В девяностом Эндрю пригласил меня в свой только что открывшийся «Нуар», откуда в девяносто седьмом я ушла к Джилу в «Еду и напитки», где быстро продвинулась по служебной лестнице от обычного колумниста до ответственного редактора, которым стала после того, как в двухтысячном году благодаря мне журнал получил премию Джеймса Бирда. Должность ответреда в таком СМИ — скорее церемониальный титул, который дает уважение и деньги. Так что жизнь моя вообще складывалась потрясающе легко. Пока в две тысячи восьмом году меня не уволили.
И вот теперь, в сорок шесть, приходилось поторапливаться. Я все время что-нибудь писала на заказ — возможно, вы даже вспомните мою статью в «Таймс» о продуктах компании «Криско» и трансжирах, которые я требовала запретить, но получила яростный отпор их защитников. Я редко выступаю за здоровую пищу, но тогда, в две тысячи шестом, не выдержала и написала, что эта компания только способствует развитию ожирения у людей. Это так омерзительно, что я считаю подарком любой повод раскритиковать ту компанию. Американцам, задницы которых с каждым годом становятся все толще и толще, а автомобильные сиденья все шире и шире, вообще надо выключить все кулинарные шоу на телевидении и подольше смотреть на себя в зеркало. Если бы жители Огайо, Невады и других штатов Среднего Запада вместо всякой дряни ели фуа-гра или буррату, я бы слова им не сказала. Эти продукты тоже ни чуточки не полезны для талии, но они хотя бы не вызывают рак и при этом имеют божественный вкус. Никогда не понимала людей, которые готовы есть бездушную дрянь, они все похожи на монстров. И это говорю я, каннибал.
Уйти на фриланс означало, что теперь, чтобы зарабатывать достаточно, я должна полагаться только на себя саму — свой ум и свое обаяние. У меня вышла книга, я вела блог, выходное пособие, которое я получила при увольнении, оказалось хоть и не столь щедрым, но вполне приличным. То есть мое финансовое положение совсем не пострадало, но я-то привыкла к определенному образу жизни, который мне обеспечивала моя зарплата. Да, мне нравилось покупать билеты на самолет, когда захочу, я пользовалась самыми дорогими кремами для лица и ходила в обуви от Феррагамо — мне все это нравилось и хотелось сохранить, желательно вместе со своей психологической свободой. Так что я должна была торопиться.
Фриланс казался мне не столько отталкивающим, сколько возбуждающим. Так что я разработала несколько причудливых стратегий, монетизировала свой блог — задумывались ли вы когда-нибудь над этой уродливой фразой «монетизировать свой блог»? В каждом ее слове столько гротеска, что Диана Арбус могла бы сфотографировать его. Но, с одной стороны, от платного контента меня до сих пор передергивает, а с другой — я бы солгала, если бы сказала, что обманываю своих подписчиков, заставляя их покупать негодные вещи. Ни разу я не согласилась опубликовать в своем блоге отзыв на то, что мне самой не нравится. То есть я и вправду считаю, что если вы решили купить хороший кухонный комбайн, то лучше «КузинАрта» не найти. Что на каждой кухне должны быть ножи только от «Вюстхофф», которыми я пользуюсь сама. Наверняка вам пригодится и пробка для шампанского, и терка для цедры, и лазерный термометр — и почему бы мне не рассказать о них? Ведь на самом деле этика блогеров, которым платят за то, что они рассказывают о чудесах конкретной печки, ничем не отличается от этики журналов, публикующих глянцевую рекламную порнушку только потому, что им тоже за это заплатили. Они занимаются одним и тем же. Только блогеры заботятся исключительно о себе — а я это всегда одобряла.
Я продолжала встречаться с Джилом, бывшим генеральным директором «Еды и напитков», ныне поверженным. Злилась ли я на него? Кто-то может и согласиться — в конце концов, я же и вправду его убила, — но его компания мне нравилась всегда. Американский Джил был похож на моего итальянского Марко, только без его яростных угрызений совести. Неизменно милый и бодрый Джил всегда оказывался свободен, стоило мне позвонить ему, причем совершенно невзирая на супружество. Люблю мужчин, которые всегда выполняют свои обязательства. Нет, не так. Люблю мужчин, которые всегда выполняют свои обязательства передо мной. Мы с Джилом прошли долгий путь, начиная с тех первых дней, когда я учила его получать удовольствие от соленого вкуса икры, сладкого экстаза угря, восхитительного аромата морского ушка и горькой эйфории оттого, как крепко можно привязать к стулу, завязать глаза шарфом и кормить деликатесом с руки. Мы с Джилом очень приятно проводили время. Это единственное оставалось неизменным в моей безумной жизни, когда я снова и снова поворачивала ее, точно калейдоскоп. Джил оставался неподвижен, как Полярная звезда на небосводе, и больше радости от нашего чувственного времяпрепровождения я ценила это постоянство.
