Полагаю, вы следили за процессом, раз теперь читаете эту книгу, а если следили, значит, знаете, где и как я убила Казимира. Точнее, вам кажется, что вы знаете. Вы видели, как Нэнси Грейс назвала меня кровожадной; читали, как репортеры зависали на судебных заседаниях, чтобы всем доложить, во что я была одета, и наделать гифок с моим лицом. А в какой восторг они приходили от показаний Эммы Эбсинт! Вы явно видели серию «Преступления в объективе» про мое дело. Вы читали твиты — и они вам понравились так, что в горячем дофаминовом порыве вы лайкали их, тыкая в красное сердечко. А как меня называли таблоиды? Убийственная красотка не первой свежести? Критик-потрошитель? И никто из них не угадал, никто ничего не понял. Вы знаете обо мне ровно то, на что хватает вашего интереса, чтобы купить эту книгу. Или не купить, если у вас нет денег, а пойти и покопаться в публичной библиотеке, чтобы отыскать там экземпляр. Поэтому вы сколько угодно можете думать, будто знаете обо мне все, но поверьте — это не так.

У меня были ключи от дома моих друзей на Файер-Айленде. Стоял октябрь. Воздух был наполнен ароматами яблок и деревьев, паромы еще ходили, но по уже урезанному расписанию. Я пригласила Казимира провести со мной выходные в Робинс-Ресте, крошечном городке, расположенном между Атлантикой и Оушен-Бич. Там нет никаких дорог, нет даже укатанной твердой тропинки, и багаж приходится волочить за собой по мягкому песку. В Робинс-Рест не так-то просто попасть и не так-то просто оттуда выбраться. Но если уж вы отправились туда, значит, будете тащиться по пляжу, пока не доберетесь до жилых кварталов. Легкая доступность — не главный козырь этого городишки. Его главный козырь — это удаленность.

Файер-Айленд — Огненный остров — совершенно пуст, бесплоден и прекрасен. Ветер там, точно чистая рука великана, деликатно отбрасывает волосы с лица. Вокруг стоит тишина, если не считать редких автомобильных сигналов где-то вдалеке, собачьего лая и звука волн, бьющихся, точно сердце огромного сонного зверя.

Я встретила Казимира на пристани в Данвуде. Точнее, не совсем на пристани, паром уже давно прибыл, так что недалеко от нее. Я немного опоздала. Как раз готовила утиное конфи, утка уже была в духовке, я не могла ее оставить. Единственное, что годится для обогрева холодного дома больше, чем утиное конфи, — это пекущийся хлеб. Я и его приготовила — буханку тосканского хлеба без соли. Прекрасное дополнение к утиному конфи — им просто идеально собирать в тарелке утиный жир. (С топленым утиным жиром можно многое сделать. Он совершенно божественен, просто невыносимо. Лучший, самый щедрый липид. В утином жире можно обжарить что угодно, и все будет невероятно вкусным. Можно прожить без многого, но не без утиного жира, лишиться его — все равно что лишиться всего, и я теперь это хорошо, до боли, до безумия хорошо знаю.)

Я нашла Казимира, который бродил, точно испуганный опоссум, возле пристани. Он поцеловал меня по-европейски, и я повела его тихими тропинками. Мы шли, солнце закатывалось за горизонт, как последняя согласная в слове; еще немного — и ночь, точно старый темно-синий бархат, усыпанный золотыми звездами, опустится на этот городок. Казимир взял меня за руку. Такой очаровательный жест — аффект привязанности. Три оленя настороженно наблюдали за нами, пока мы, стуча ботинками по деревянному настилу, проходили мимо. Наблюдали, но не убегали. Олени на Файер-Айленде такие же дерзкие, как чуваки из банды «Ракеты» в Вестсайдской истории: жесткие, с чинариками в рукавах и свистом вместо слов. А ведь кто-то может легко пристрелить их тут же. Стейк из оленины лучше всего делать слабой прожарки и подавать с вишней, инжиром и финиками. Это мясо любит сладкое.

Мы с Казимиром медленно брели по Робинс-Ресту к дому. Тайные тропки посреди деревьев приводили его в восторг. Файер-Айленд и впрямь похож на место, где проводят каникулы эльфы Лориэна. Здесь уже почти никого не было, все жители разъехались, дома стояли тихие, пустые и темные, точно подавленные желания. Хотя время от времени где-то все же мелькал свет, точно огонек на спасательной шлюпке «Титаника».

Войдя в дом, мы почувствовали, как хорошо тут пахнет. Какое аппетитное тепло, как мягко оно заключает нас в свои объятия. Я не смогла найти здесь сушилку для салата — неудивительно, это ведь не мой дом. И попросила Казимира наколоть лед для наших коктейлей винтажным ножом, специально предназначенным для этого. Кубики тоже, конечно, были наморожены, но они слишком угловаты и непростительно заурядны.

Я разожгла огонь (весь фокус состоит в том, чтобы заранее залить спиртом винные пробки в стеклянной банке). Мы потягивали старомодные коктейли вприкуску с миндалем от Маркони, утка шипела в духовке. Чуть позже мы ели ее прямо руками, утиная шкурка, точно промасленная бумага, хрустела на языке, жир стекал по подбородкам. Все это мы запили хорошим брунелло девяносто девятого жаркого года. Вы никогда не ошибетесь с Джанфранко Солдерой, несмотря на то что он был тем еще мудаком.

Потом, как это и должно происходить, мы трахнулись в свете камина. Его яркие всполохи превращали белую кожу Казимира в тигровую шкуру. В какой-то момент я обнаружила, как его рот прижимается к моей вертикальной щели — красивое было зрелище, пока я не кончила. После чего Казимир прижал меня к себе и направил точно в цель свой прямой и тонкий, как булавка, член. Я обвила ногами его бедра, перевернула на спину и оседлала его. Откинувшись назад, я скакала на нем.

А потом нащупала ручку ножа для колки льда, она оказалась теплой и тяжелой. На ощупь я оценила его старинный вес, всю его историю. Я знала, что делать. Рукой описав дугу, совершенную, как грудь пятнадцатилетней девочки, я воткнула нож в бледную шею Казимира. Справа. Я почувствовала, как лезвие пронзило его кожу, мясо и хрящи. Почувствовала, как оно скользнуло по кости. Глаза Казимира встретились с моими, в них застыл какой-то вопрос. Должно быть: «Почему?» Я вытащила нож, и алые струи брызнули и полились уверенно и ритмично. Такой кроваво-красный метроном, бьющийся в такт сердцу. Я ударила еще раз. Казимир попытался защититься. Я попала в его поднятую левую руку, острие немного отклонилось, отскочило от ладони, скользнуло по лицу и попало прямо в глаз, где и застряло. Я снова вытащила нож, за которым потянулось что-то склизкое, и вонзила его прямо в сердце, попав в самое сладкое место между ребер. Нож для колки льда торчал у Казимира из груди, слегка дрожа, как выпущенная стрела, которая наконец нашла свою цель.

Помню, что мы оба молчали. Только слышалось какое-то бульканье и хриплое дыхание. Наверняка я первым же ударом повредила ему голосовые связки, поэтому он не мог издать ни звука. Я встала. Корчившийся на полу, весь в крови, Казимир казался мне таким далеким. Кровь ритмично выливалась из его горла, но с каждым рывком все медленнее и слабее, точно старая заводная игрушка, у которой заканчивается завод. Казимир перевернулся и попытался дотянуться до своих штанов, чтобы взять телефон, но руки его не слушались. Я наблюдала за тем, как он все-таки вытаскивает мобильник из кармана трясущимися пальцами, как тщетно тычет указательным на значок экстренной помощи в нижней части экрана.

Я выбила телефон из его рук, тот пролетел через всю комнату и, издав удовлетворенный писк, глухо ударился о стену. Казимир посмотрел на меня снизу, все его тело обмякло, осунулось и распростерлось на полу. Он как будто остановился во времени, точно кто-то нажал на кнопку «стоп» — тело в обрамлении черной пустоты. Я даже дышать перестала от восторга, когда увидела, как его глаза заполняет ничто. Это такой интимный акт — стать свидетелем чьей-то смерти. Оргазмов у нас не счесть, любая пожившая женщина видела сколько угодно оргазмирующих мужчин. Но так редко удается увидеть их смерть. Вот в этом и состоит мой величайший дар и моя божественная привилегия.

Крови было много. Невероятно много. В свете каминного огня она казалась черно-красной. Просто кошмар, сколько крови вмещает человеческое тело! Никогда не перестану удивляться.