Пульс резко подскочил до заоблачных значений. Все мышцы напряглись и внутри сжался огромный ком. Сказать честно – обосраться в такой момент было бы не самым плохим последствием. Тут и до разрыва сердца недалеко.

Торос кричал так, будто это в него летит самолёт и, столь сильный надрыв голоса, ему поможет. Помощь нужна нам с Бажаняном.

Мне показалось, что я смог разглядеть огромные глаза лётчика, мчащегося навстречу.

– Вправо! Вправо! – услышал я команду от Бажаняна.

Я резко переложил самолёт в правую сторону, наблюдая, как Араратович прижался ко мне вплотную. Если я заложу крен сильнее, то могу уйти в сваливание и машину уже не выведу, а если мало – ведущий меня зацепит.

– Не могу держать. Снижаюсь! – сказал я, продолжая нестись в ущелье.

На дне этого узкого желоба тонкая нить горной реки. Самолёт можно не вытянуть. Пошла большая просадка. Внизу расположен кишлак, а у меня полная зарядка. Надо пытаться вывести самолёт, чтобы не погибнуть на этих склонах, уводя самолёт в гору.

Выравниваю самолёт по крену, но высоты очень мало. Перетягивать ручку нельзя. Тоже есть вариант свалиться. Кишлак уже подо мной.

– Серый, не выведешь, прыгай! – слышу голос Араратовича.

Начинаю вытягивать самолёт, но ручка почти не слушается. Вот-вот сейчас зацеплю крыши домов!

– 202й, прыгай! – кричит уже мне авианаводчик, чей голос тонет среди помех.

– Кишлак! – отвечаю я, продолжая тянуть ручку на себя, удерживая самолёт педалями от скольжения.

– Прыжок, прыжок! – снова грозная команда от Араратовича и я взмываю, устремляясь вверх.

Выравниваю самолёт по горизонту. Впереди вижу своего ведущего, плавно набирающего высоту в развороте.

Давно не испытывал такого облегчения в душе. Перед глазами стояла очень печальная картина, что я мог бы сейчас погибнуть. Я не думал, были ли в кишлаке духи в тот момент. А вот о детях, женщинах и стариках очень даже. И все они хотят жить, как и я.

– 202й, наблюдаю, разрешите пристроиться слева.

– 216й,ух… разрешил. Что там, на земле? – устало спросил Бажанян, будто пробежал стометровку.

– Смотрю, – сказал я, бросая взгляд влево.

Над районом, где был кишлак, поднимается дым. В километре был объект, по которому отработали штурмовики. А сейчас туда сбрасывают бомбы остальные.

– Не разобрать, 202й, – пристроился я к самолёту Араратовича. – Слева на месте.

– Понял. Куда остальные попали, Торос? – запросил Бажанян у передового авианаводчика ПАНа.

– Наблюдаю, 202й, – ответил он. – Первый заход отработали хорошо. Цели поражены.

Мои нервы, которые были натянуты, словно струна, начали расслабляться. Во рту всё пересохло, а левая рука только начала успокаиваться после тряски. Вот только в спине снова боль появилась. Не такая, чтобы сразу идти на посадку, но ровно сидеть мешает.

В эфире уже пошли доклады от летчиков нашей группы, о занятии безопасной высоты и готовности к повторному заходу на цель.

– Почему медленно? Продолжать работу. Динамика, динамика! – дал команду в эфир Хреков. – 202й, вашей паре на посадку. Потом поговорим.

– Понял. Торос, я 202й, с вами конец связи. Ухожу на Янтарь, – сказал Бажанян.

– 202й, понял. Спасибо за работу, – как ни в чём не бывало, попрощался с нами авианаводчик.

– Да ну вас! – громко сказал Бажанян.

Тут же мы перешли на стартовый канал, где очень громко передавал свои эмоции Афанасьев. Его голос я узнал сразу.

– Кто это был? Дайте мне позывной этого балбеса, и я с ним поговорю сейчас на земле! – ругался рыжий подполковник в эфир, совершенно не стесняясь, что его услышат.

Сильно мешает он своими разговорами. Группе руководства полётами не даёт нормально сформировать поток самолётов на посадку.

– Какого лешего происходит? Вы откуда появились, «грачи»? – выругался в эфир Бажанян.

И этот туда же! Сядем, а потом хоть морды бейте. Не желательно, но посмотреть было бы интересно, хоть и драться между собой нехорошо.

– У меня встречный вопрос. Вы чего там делали, «весёлые» вы наши? – отвечал ему Афанасьев.

Что-то мне подсказывает, что на земле будет о чём поговорить двум подполковникам в ожидании генерала. Правда, надо ещё сесть.

– 202й, рассчитывайте заход с ходу, посадку парой, – дал нам команду руководитель полётами.

Это разумно, поскольку скорость на посадке у нас больше. Взлетели мы раньше, значит, и топлива меньше. Но Афанасьев думал по-другому.

– Янтарь, я 301й. Мы готовы парой с ходу зайти. Уже в районе третьего разворота, – вышел он в эфир.

Визуально, я обнаружил пару Су-25х. Вот только третьим разворотом там и не пахло. Идут они в нескольких километрах от нас. То есть, находятся дальше от аэродрома, чем мы, а у нас место явно не на третьем развороте полёта по кругу.

– 301й, вам правый вираж. На посадку после пары 202го.

– Понял, – недовольным голосом ответил Афанасьев.

После посадки и заруливания, Дубок отчего-то был очень даже радостным. После того, как он вынул меня из кабины, протянул мне интересный эскиз.

– Хм, не совсем понимаю. А что это? – спросил я, разглядывая лист с рисунком, выполненном в карандаше.

– Я попросил кое-кого в штабе тебе эмблему нарисовать. Человек не отказался.

– Неплохо. Надо у Араратовича лучше спросить, чтобы он был не против наших с тобой украшений фюзеляжа, – сказал я и заметил быстро идущего в мою сторону Бажаняна. – Только не сегодня.

– А чего ждать? Вон, же он…

– Родин, за мной, – прорычал Бажанян, пролетев мимо нас, словно раненый секач.

– Я понял, Сергеич, – кивнул Дубок. – Лучше не сегодня. Чего случилось?

– Да, мы во время полёта…

– Живее! Я не хочу после него прийти в класс, – крикнул Бажанян, отойдя от нас на несколько метров.

– Потом поговорим. Классный рисунок, Елисеевич, – сказал я и отдал бумагу Дубку.

– Погоди. Я посмотрел, куда пуля попала, – тихо сказал мой техник.

Сначала не сразу сообразил, о какой пуле сейчас он говорит. Но потом память вернулась – вчера же подарил мне Дубок на память это стрелковое средство поражения.

– Ты про ту, что в подголовнике? Ну не попала и ладно. Давай попозже, – торопился я.

– Сергеич, если бы ты это в полёте получил, то…

– Вот ты правильно мыслишь. Кабина не потела, разгерметизации не было. Значит, её схлопотали либо до меня, либо во время обстрела аэродрома духами. Елисеевич, нас сейчас Бажанян уделает. Потом поговорим, – перебил я Дубка и рванул за Араратовичем.

Чего так распереживался Елисеевич? Ну, нашёл пулю, и что с того? Я же не первый на этом борту летаю. Может, предыдущий лётчик получал очередь и садился с разгерметизацией. Мало ли таких случаев было.

Войдя в штаб, я и Бажанян сразу направились в класс. Путь пролегал мимо открытых дверей кабинетов «строевиков» и кадровиков. Занимались эти штабные пчёлки разбором документации и громким обсуждением насущных вопросов – что в газетах пишут, на ужин, что готовить будут, когда поездка в город состоится. Стоит ли говорить, что шум от девушек был сравним с гулом на партсобрании.

– Ой, товарищ подполковник, тут… – выскочила в коридор светленькая толстушка с розовыми щёчками, словно у молодого поросёнка.

– Потом, Зоя. Вы чего тут как сороки стрекочете? – возмутил Бажанян и жестом подозвал к себе солдата, стоявшего у дверей.

– Рабочие моменты обсуждаем, товарищ подполковник, – вышла вслед за Зоей брюнетка Ася.

Шла рядовой Кисель медленно, картинно виляя бёдрами. В мою сторону она не смотрела, делала вид, что я ей неинтересен. И, тем не менее, пару раз глаза Аси пробежались по мне снизу вверх.

– Тут Родину передачка с Союза. Экипаж транспортника приходил и оставил, – сказала светленькая Зоя, возвратилась в кабинет и вернулась уже с коробкой.

Интересно, и кто это меня решил порадовать? Я держал в руках простую коробку, запакованную и весьма увесистую без подписи и марок.