После Февральской революции архив Департамента полиции был открыт, и данные о секретных агентах царской полиции обнародовали. Было создано несколько специальных комиссий, занимавшихся исследованием архива и выявлением лиц, связанных с царской «охранкой». Было установлено, что всего на картотечном учёте Департамента полиции состояло около 10 тыс. лиц, оказывавших негласное содействие органам политического сыска в период с 1870 по 1917 гг. В картотеке имелись данные на все категории агентов: секретных сотрудников, вспомогательных агентов, осведомителей, «штучников», заявителей и др. Данные об этих сотрудниках исследовались и систематизировались на протяжении многих десятилетий Советской власти и сейчас являются достоянием историков[21].

Учётно-регистрационная деятельность субъектов политического сыска в дореволюционный период не ограничивалась лишь работой тайной полиции. В соответствии с утверждёнными в 1911 г. «Правилами регистрации лиц контрразведывательными отделениями», которые создавали правовую основу для успешной информационно-аналитической работы военной контрразведки, начал активно формироваться криминалистический учёт лиц, подозревавшихся в шпионаже. Одновременно осуществлялась систематизация всех материалов в сфере борьбы со шпионажем, добывавшихся агентурой и наружным наблюдением.

Специально выделенные сотрудники заносили в особую картотеку данные на «заведомо причастных к военному шпионству, а равно подозреваемых в таковом», указывая их приметы, краткие биографии и «характеристики» деятельности.

Контрразведывательное отделение, получив сведения, указывавшие на возможную причастность к шпионажу того или иного лица, немедленно заводило на него соответствующую карточку и копии её рассылало всем контрразведывательным учреждениям империи, включая Главное управление Генерального штаба.

Помимо общей картотеки подозреваемых, во всех отделениях по агентурным дневникам составляли специальные «листковые алфавиты» лиц, упомянутых хотя бы один раз в донесениях конфидентов.

Наконец, в каждом отделении стали заводить общий список подозреваемых и «неблагонадежных» с условным разделением их по государствам, в пользу которых они работали, а «равно по районам и пунктам, в коих занимаются шпионажем». Эти сведения подлежали хранению в течение пятидесяти лет.

Всего на 1 января 1914 г. в 11 военных округах России было зарегистрировано 1 379 лиц, подозревавшихся в шпионаже. Самую многочисленную группу составляли фигуранты, заподозренные в связях с разведкой Австро-Венгрии. Они состояли на учёте практически во всех военных округах. В семи военных округах контрразведка поставила на учёт 309 вероятных агентов Японии. Лица, предположительно работавшие на германскую разведку, составили третью по численности группу подозреваемых[22].

Сегодня ни для кого не секрет, что возможности современных силовых ведомств далеко не безграничны. Это не позволяет пока в достаточной мере противодействовать внешним и внутренним угрозам национальной безопасности России. Многие оперативные подразделения нередко проигрывают в получении актуальной информации, значимой для борьбы с преступностью. Их аналитическая деятельность, как показывает практика, организована слабо. Мощные «мозговые центры» современной организованной преступности и внешних противников нашей страны, напротив, располагают на сегодняшний день высокоэффективной разветвленной системой сбора, анализа и использования самых различных сведений, направленных на активное противодействие правоохранительным органам и спецслужбам, подготовку и совершение новых преступных акций.

Это свидетельствует о настоятельной необходимости совершенствования различных форм и видов аналитической работы субъектов контрразведывательной, разведывательной и оперативно-розыскной деятельности. Причём, обязательно должен быть востребован, адаптирован применительно к современным технологиям и поставлен на службу государству необоснованно забытый в свое время опыт деятельности регистрационных бюро силовых структур Российской империи.

В соответствии с Высочайшим манифестом «Об усовершенствовании государственного порядка» от 17 октября 1905 г. император Николай II разрешал свободу слова, собраний, регистрацию политических партий[23]. Вместе с тем задачи обеспечения безопасности в стране требовали от охранных структур соблюдения повседневного контроля различных общественных мероприятий. Департамент полиции (ДП) осуществлял контролирующую деятельность через работу секретной агентуры, перлюстрацию, переписку с губернаторами и начальниками розыскных учреждений.

Менее чем через месяц после опубликования Манифеста 17 октября 1905 г. Департамент полиции начал получать запросы от губернаторов, касающиеся уточнения условий реализации нового документа. 30 ноября 1905 г. тверской губернатор П. А. Слепцов писал в Департамент полиции: «Покорнейше прошу уведомить, как надлежит считать митинги, устраиваемые рабочими на фабриках и заводах, то есть надлежит ли такие митинги признавать публичными и следовательно разрешаемыми на основании правил 12 октября, так как эти митинги по большей части бывают многолюдные и при том на них почти всегда принимают участие пришлые ораторы или же фабричные митинги, как проходящие в закрытых фабричных помещения, относятся к категории частных, не требующих разрешения на устройство их»[24]. Ответ был получен тверским губернатором 12 декабря 1905 г.: «Департамент полиции уведомляет ваше превосходительство, что митинги, устраиваемые рабочими на фабриках и заводах надлежит признавать публичными, если на них присутствует сторонняя публика и вопросы, подлежащее обсуждению, выходит из сферы экономических, интересующих рабочих предметов»[25].

21 января 1906 г., через три месяца после обнародования Манифеста 17 октября, министр внутренних дел П. Н. Дурново направил калужскому губернатору А.А. Офросимову послание, которое может считаться программой противодействия революционному движению в условиях либерализации законодательства. Директивный стиль письма соответствовал исключительным обстоятельствам, в которых приходилось работать чиновникам в центре и на местах. Дурново писал: «Первое. Разнузданность, допускавшаяся на митингах, привела нас почти к полной революции. Поэтому безусловно необходимо удержать настоящее положение и разрешать митинги с величайшим разбором лишь людям умеренных воззрений. Второе – сообразовать число разрешаемых митингов с возможностью надзора за ними, дабы иметь всегда достаточно полиции, чтобы разогнать митинги силой. Третье – ни под каким видом не допускать многолюдных митингов под видом частных собраний и все подобные многолюдные собрания признавать публичными. Четвертое – в видах осторожности многолюдных митингов отнюдь не допускать. Пятое – равным образом не допускать митингов, устраиваемых с очевидной целью пропаганды революций рабочим и простому народу. Шестое – вне городских поселений, а равно в городах на открытом воздухе никаких митингов не разрешать. Седьмое – в высших учебных заведениях, земских, сословных, городских зданиях – митинги не допускать. Восьмое – иметь постоянно в виду, что закон 11 октября должен быть применяем однообразно во всей империи, что „он предоставляет губернаторам широкое право не давать разрешение во всех случаях, когда, по их мнению, митинг угрожает порядку и спокойствию“»[26]. Удивительно, что в январе 1906 г., после того, как произошли такие события, как «Кровавое воскресенье» и Декабрьское восстание в Москве, унесшие жизни сотен людей, министр внутренних дел считал, что в России происходит «почти полная революция». Также обращает внимание и то, что Дурново, через три года после провала эксперимента С.В. Зубатова по созданию легальных обществ взаимопомощи рабочих, придерживался мнения о том, что «митинги людей умеренных воззрений» могут быть приемлемыми. В Москве распространялись слухи о том, что Дурново не серьезно относится к революционным событиям. С.Ф. Ольденбург писал С.С. Ольденбургу 16 апреля 1906 г.: «Одно довольно высокопоставленное лицо с придворным званием рассказывал мне свою беседу с Дурново, который сказал: „Все, что происходит теперь в России – большое недоразумение, скоро все в этом убедятся и увидят, что все это был просто пуф“»[27].