Департамент полиции наблюдал и за тем, каким образом проводили вакации депутаты Государственной Думы. 15 июня 1906 г. в адрес саратовского губернатора С.С. Татищева поступило письмо следующего содержания: «Некоторые члены Государственной Думы решили взамен летнего перерыва уезжать по очереди на родину и проводить несколько дней среди своих выборщиков. В конце текущего июня ожидается подобная поездка в город Камышин члена Государственной Думы Я. Дитца, причем предполагается устроить собрание немецких уполномоченных где-нибудь в селе или в самом Камышине»[28]. В 1907 г. общение думцев с общественностью вне стен Государственной Думы продолжилось. Департамент полиции перлюстрировал письмо неустановленного лица А. Дуделю в Одессу: «Чтобы не быть голословным, укажу хотя бы на то, что рабочие требуют отчетов о том, что твориться в Думе, и о тех вопросах, которые там поднимаются. Понемногу опять открываются клубы (например, 2 на Выборгской – на старых местах), в которых пролетарии хотят слушать сообщения о бюджетах, об аграрном вопросе, о кооперативном движении и профессиональных союзах и т. п.»[29].

В июле 1906 г. обращения губернаторов в Департамент полиции о разрешении или запрете публичных мероприятий участились настолько, что Дурново вынужден был разослать инструкцию по всем губерниям: «В последнее время многие начальники губерний обращаются в Министерство внутренних дел за разъяснением того, как надлежит им поступать в тех случаях, когда устраиваются публичные собрания (митинги) при участии членов Государственной Думы. По этому поводу считаю нужным указать, что так как в законе 4 марта текущего года о собраниях не сделано для таких митингов каких-либо исключений, то таковые должны подчиняться тем же правилам, как и всякие другие публичные собрания, а, следовательно, должны быть закрываемы в случаях, предусмотренных статьей 12 отд. II упомянутого закона»[30].

Источники зафиксировали диаметрально противоположные интерпретации законов о публичных мероприятиях со стороны глав местных администраций. С одной стороны, некоторые уездные начальники стремились скрупулезно контролировать даже свадьбы и похороны. Газета «Биржевые ведомости» сообщала 8 мая 1907 г.: «Нам доставлен циркуляр начальника Рижского уезда, которым он объявляет подведомственным чинам о том, что запрещение устраивать всякого рода собрания без разрешения полиции распространяется также и на случаи крестьянских похорон, свадеб, поминок и т. п.»[31]. С мнением уездного начальника согласился Лифляндский губернатор[32]. С другой стороны, министр внутренних дел получал письменные обращения о том, что полицейский контроль публичных мероприятий затруднителен и малоэффективен. Одесский градоначальник писал 2 февраля 1906 г.: «Внутренний контроль за происходящим на этих собраниях официально не возможен, так как на основании статьи XII указа 11 декабря 1905 года в подготовительных собраниях чины полиции не присутствуют и роль их ограничена лишь наблюдением за тем, чтобы посторонние лица не имели доступа в помещения, в которых происходят собрания; не предусмотрено также право для администрации командирования на подготовительные собрания особых чиновников… Таким образом, сведения о ходе подготовительных собраний, об общем их направлении и речах в них произносимых, будут получаться лишь агентурным путем»[33].

Калужский губернатор А.А. Офросимов в письме министру внутренних дел фактически заявлял о том, что решения о дозволении или запрете собраний будут приниматься им в соответствии со степенью их политической лояльности власти. Интересно, что в его обращении нет ни слова о нормах закона. 25 января 1906 г. он писал: «Мною разрешаются собрания местных отделений партий „За царя и порядок“, „Союза 17 октября“, „Торгово-промышленной“, „Конституционно-демократической“ и будут допускаться собрания выборщиков и избирателей в Государственную Думу, но так называемые „митинги“ я не нахожу возможным допускать, пока у меня не будет полной уверенности в том, что эти митинги не будут служить ареной противоправительственной деятельности. При этом считаю долгом присовокупить, что среди населения Калужской губернии значительно сократилось стремление к самоуправным действиям скопом против частной собственности и появление отдельных агитаторов противоправительственной пропаганды. Все это – результаты преподанных Вашим Высокопревосходительством мероприятий и объявление Калужской губернии на положении чрезвычайной охраны»[34]. Несмотря на верноподданический характер вышеприведенного письма, следует отметить, что оно не соответствовало законодательным нормам. 4 марта 1906 г. были опубликованы Правила, согласно которым устройство собраний могло быть разрешено только физическим лицам, а не партиям (большая часть из них к этому времени не утвердила устав). Из других определений закона, препятствующих публичных мероприятий, можно отметить запрет их устройства в гостиницах или ночлежных домах, угрозы участников мероприятий общественному порядку и спокойствию.

Тот же калужский губернатор решил подробнейшим образом оповещать Департамент полиции о публичных собраниях в вверенной ему губернии. 27 июня 1906 г. он сообщал: «17 сего июня было устроено в Калуге в помещении Дворянского собрания членом губернской земской управы Кашкаровым и помощником присяжного поверенного Циборовским собрание калужского отдела конституционно-демократической партии, на каковом собрании присутствовало около 700 чел., в числе которых члены Государственной Думы от Калужской губернии Новосильцев и Обнинский… Константинов спросил, что будет делать Дума, если министерство, ухода которого он требует, не уйдет. Из его слов видно неодобрение к Думе за ее „долготерпение“. Новосильцев категорически заявил, что министерство не может не уйти. Через три месяца ему нужны будут деньги, а Дума постановила не разрешать кредита этому министерству и оно волей-неволей должно будет уйти»[35].

Закон 4 марта 1906 г. породил такую путаницу и недоумение среди губернаторов, что отголоски этой путаницы были актуальны и в 1909 г. Так, курский губернатор М. Э. Гильхен 11 января 1909 г. написал большое письмо в Департамент общих дел Министерства внутренних дел, в котором признался, что закон порождает двойственные интерпретации: «При применении на практике закона 4 марта 1906 года мной встречены затруднения в разрешении следующих вопросов: 1) Относится ли статья 135 Устава о предупреждении и пресечении преступлений, запрещающих устройство всякого рода зрелищ и увеселений без разрешения полиции, только к публичным (общенародным) увеселениям или же ко всем без исключения увеселениям (спектакли, музыка, танцы, пение, декламация, карточные игры), как публичным, так и не публичным. 2) Должно ли почитаться публичным собрание в общественном клубе или семейном собрании, в которое имеет доступ кроме членов собрания только гости, входящие по записи их членом собрания в особую книгу, за что гости вносят плату в доход собрания. Если таковые собрания признаются публичными, то обязательно ли к ним применение ст. 5 раздела III Временных правил о собраниях 4 марта, а также подлежит ли плата, взимаемая с гостей особому сбору в пользу ведомства императрицы Марии»[36]. Через четыре месяца курскому губернатору ответил лично исполняющий должность директора Департамента полиции Н. П. Зуев. Он разъяснил губернатору, что смешивать ст. 135 Устава о предупреждении и пресечении преступлений и закон 4 марта 1906 г. нельзя, так как спектакли и общенародные игры, которые могут быть запрещены ст. 135, не относятся к «объединениям по вопросам общественным и государственным», находящимся под действием закона 4 марта.