Коллин почудился в этом неприятный подтекст: а как же наши мечты выбраться из этого захолустья?

– На севере города, – ответила она. – У Проклятого ручья.

– Серьезно? – Его глаза расширились. А может, ей просто показалось.

– Арката… – выдавила она. – Это все было не для меня.

Как будто эти пять месяцев – ее крохотный рабочий стол в офисе по продажам недвижимости, булькающий диспенсер для воды, арендованная комната с тесной двуспальной кроватью, пружины которой скрипели так громко, что они с Дэниелом переместились на пол, чтобы хозяйка их не услышала, – были просто неподошедшей обувью, которую Коллин примерила и отложила в сторону.

– Я никогда не была умной.

В школе мальчишки часто задирали Дэниела: «Если ты такой умный, чего не научишь своего дядю красть рыбу и не попадаться?» вжимали его в стену, разбивали ему нос, если он пытался сопротивляться. И все же в девяти случаев из десяти это Дэниела директор порол так сильно, что он потом не мог сидеть. Коллин как-то подслушала, как учитель объясняет: они должны бить детей из племени юрок, вроде Дэниела, сильнее, чем всех прочих, потому что кожа у них крепче и чувствуют боль они слабее.

Повисло неловкое молчание. Дэниел принялся мычать мелодию – три короткие ноты, явно свидетельствующие: он задумался о чем-то, чего Коллин было никогда не постичь.

– А ты? – спросила она, возвращая его на землю.

– Я работал в Канаде, в Британской Колумбии. Исследовал лососевых. Недавно получил финансирование, чтобы съездить сюда на год. – Он наморщил лоб – видимо, на деле история была несколько сложнее. – Учитывая дядю и все остальное… Я решил, что сейчас было бы неплохо вернуться домой, понимаешь?

Коллин вгляделась в его глаза, пытаясь отыскать в них старую, затаенную злобу. «Я сюда никогда не вернусь». Но нет, ее больше не было. Дядю Дэниела десятки раз арестовывали за ловлю рыбы при помощи жаберной сети – тогда это еще было запрещено. Но племя юрок добилось, чтобы Верховный суд рассмотрел их дело, – и выиграли. Коллин даже видела в газетах фотографию дяди Дэниела, когда несколько лет назад суд принял окончательное решение: племя юрок рыбачило в этой реке с самого начала времен, и они имели право делать это так, как привыкли, в пределах реки в сорока пяти милях от океана, плюс по миле в ручьях с каждой стороны – на территории всей резервации, что бы там ни считали власти штата. Каждое второе воскресенье, на пиршестве от «Сандерсона», Коллин обязательно напоминал об этом очередной взбешенный рыбак, севший рядом: как, дескать, их руки связаны законом штата Калифорния, а юроки вылавливают себе из реки лососей размером с собаку. Рич, кажется, считал решение суда справедливым, но в городе далеко не все были согласны с этим мнением. То и дело Коллин натыкалась взглядом на наклейки, гласившие: «Спаси рыбу – закатай в банку индейца».

– Как давно ты вернулся? – спросила она.

– Пару месяцев назад, – признался Дэниел. – Рад, что мы вот так вот столкнулись. Вообще-то, я хотел спросить… – Вид у него стал застенчивым. – Наверное, мне стоило спросить об этом уже очень давно…

– Миссис Гундерсен? – Из-за торгового стеллажа появилась Мелоди Ларсон. Двухлетнюю дочь она пристроила у себя на бедре. – Угадайте, что? – Она схватила свободную руку Коллин и прижала ее ладонь к натянутой коже своего живота, провела вниз, пока Коллин не нащупала головку младенца. – Чувствуете? – Она широко улыбнулась. Мелоди только-только исполнилось двадцать три, но в уголках ее глаз уже залегли морщинки. – Сработало. Упражнения эти. – Она повернулась к Дэниелу. – Она заставила моего малыша сделать сальто, – объяснила она. – Спасла меня от кесарева.

Коллин ощутила, как лицо заливает краска.

– А этой вот она помогла родиться всего за четыре часа. – Мелоди Ларсон легонько подкинула дочку на руках. – В этот раз собираюсь рекорд побить – рожу за три.

– Я обязательно приду в среду, – пообещала Коллин, изо всех сил желая, чтобы Мелоди Ларсон ушла.

– Жду не дождусь, – проговорила та и поспешила по своим делам, оставив Коллин и Дэниела одних.

– Как долго ты работаешь акушеркой? – спросил Дэниел. Сама она себя так никогда бы не назвала.

– Я не акушерка. Я не училась этому и ничего такого. Я просто… Ну, ты понимаешь. Один раз кому-то помогаешь, и все уже об этом говорят. Ты знаешь, что у нас за город.

– Я думал, от крови тебе нехорошо, – поддразнил ее Дэниел, и она тут же словно вновь оказалась в кинотеатре Аркаты. Коллин покраснела еще сильнее.

– Я научилась с этим бороться.

Дэниел шумно выдохнул через нос.

– Хорошие были времена. – Несколько секунд он рассматривал содержимое ее корзинки. Затем их глаза встретились, и во взгляде Дэниела сверкнул игривый огонек, казавшийся почти неуместным среди выбеленной стерильности аптечных полок. – Ты ведь знаешь, что эти крендели совершенно безвкусные? – У Дэниела всегда была манера задавать вопросы так, что Коллин чувствовала себя очень важной – все его внимание было сосредоточено на ней! – и одновременно глупой.

– Неправда, – возразила она. – На вкус они как картон.

Дэниел рассмеялся. В животе у Коллин потеплело – так ей стало приятно, что у нее получилось его развеселить. – Моему мужу они нравятся, – добавила она.

– О, – Дэниел кивнул. Она была замужней женщиной. И ее крендели Дэниела никак не касались.

– Мам? – Карпик стоял в конце ряда стеллажей и наблюдал за ними, зажав в руке игрушечную машинку.

Коллин отступила на шаг назад. Дэниел откашлялся.

– Ты уже выбрал? – обратилась она к Карпику. – Дай-ка посмотреть.

Она протянула руку и взяла небесно-голубой пикап, почти такой же, как у Рича, только крошечный. Тут сумка соскользнула у нее с плеча и что-то со звоном запрыгало по полу.

Дэниел поднял упавшие серьги – небольшие капельки гранита, обрамленные золотом. Рич подарил их еще в больнице, словно одной только новой машины, ждущей снаружи, было недостаточно. Коллин сунула их в карман сумки, туда, где ей бы не пришлось на них смотреть.

– Красивые. – Дэниел поднял на нее взгляд. – Только вот тебе бы уши проколоть.

Она подставила руку, и Дэниел уронил серьги ей в ладонь.

– Спасибо. – Она взяла Карпика за ручку. – Удачи с исследованиями.

Дэниел отсалютовал ей старым, знакомым жестом. Когда-то это могло заставить сердце Коллин трепетать – теперь даже и думать об этом было смешно.

– Кто это был? – спросил Карпик, когда она выгружала покупки на кассе.

– Мальчик, с которым я когда-то ходила в школу, – ответила Коллин, понимая, что Дэниел все еще где-то неподалеку. Она надеялась, что кассир не слышала их разговор. Слухи в этом городе распространялись быстрее ветра. Бежали наперегонки с ручейками, капали в чашки вместе с водой из-под крана. Коллин пришлось пересчитать сдачу дважды – в первый раз она сбилась.

Уже на парковке она сунула руку в карман сумки, ища ключи от машины, но вместо них нащупала острую застежку сережек. Вообще-то она собиралась как-нибудь заехать к ювелиру, чтобы переделать серьги в клипсы, но вместо этого поехала на городскую площадь. Карпик увлеченно играл со своим новым пикапом, пока Коллин дезинфицировали мочки ушей спиртом.

– Пойдет, – сказала женщина, осмотрев сережки-гвоздики. Затем она вставила их в пистолет для прокола ушей. Коллин дернулась, когда к ее уху прижалась его холодная насадка.

– Не бойся, это не больно, – сказала женщина.

Коллин собралась и замерла на месте, даже немного гордясь тем, что сохраняет такое спокойствие. Как давно она вообще делала что-нибудь на эмоциях?

– А это больно? – спросил Карпик, когда они вернулись в машину.

– Нет, – соврала Коллин.

Ее уши пульсировали болью в такт биению сердца. Она повернула зеркало заднего вида, чтобы рассмотреть их получше.

Мочки ушей покраснели и опухли, но Дэниел был прав: она чувствовала себя красивой.

Коллин смахнула тыльной стороной ножа лишнюю муку и высыпала содержимое стакана в миску. Когда Рич вернулся домой, уже начало темнеть.