– Или пока мы не умрем, – ответил Рич. – Мы можем жить там, пока не умрем. Моя жена младше.

Кредитный инспектор кивнул, словно уже привык к тому, что люди так спокойно рассуждают о смерти в его присутствии.

– Чтобы взять кредит под залог имущества, оно должно вам полностью принадлежать, – объяснил он. – Прошу прощения, я на минутку.

Джим Мюллер вернулся и тяжело опустился на стул. Ричу вспомнилось, как Коллин провожала его этим утром. Будь осторожен. Он всегда осторожен.

– Нужно иногда и рисковать, – заметил Джим Мюллер, словно Рич произнес последнюю фразу вслух.

Шариковая ручка, казалось, весила тонну. Рич сглотнул, и рот тут же снова наполнился слюной. Кредитный инспектор вернулся как раз когда Рич расписывался на последней странице. Сложно было поверить, что четверть миллиона баксов так легко уместить в договор всего в несколько страниц.

– Расчищать путь не надо, – проговорил Джим Мюллер – он стал куда разговорчивее, как только Рич подписал договор. – Как только «Сандерсон» вырубит нижнюю половину Проклятой рощи, сможешь добраться до участка без проблем. Сорок процентов можно срубить, остальное оставляй – пусть отрастает назад. В один прекрасный день твой пацаненок будет сидеть на пенечке, наблюдая, как его внуки рубят древесину.

– За такие разговоры и схлопотать можно, – заметил Рич. – Посмотрите на Ларка. В свое время он проповедовал принципы устойчивой урожайности – это когда лес вырубают достаточно медленно, чтобы он успевал восстановиться. От таких идей было рукой подать до создания профсоюза, пенсий, оплачиваемого отпуска. Сандерсон профсоюзы за милю мог учуять, так что эту искру он потушил сразу же, пока она не успела разгореться до пожара.

Джим Мюллер провел ладонью по столу, словно пытаясь смахнуть грустную историю Ларка куда подальше.

– Ты гигантское состояние сколотишь, – произнес он с сожалением в голосе. – Что ж, вы, Гундерсены, на этот участок слюни пускаете вот уже восемьдесят лет. Хэнк бы чертовски гордился, что он наконец-то перешел во владение вашей семьи. – Он протянул руку, и Рич пожал ее. Кредитный инспектор проводил Джима Мюллера за дверь. Оставшись один, Рич уставился на лакированные настенные часы, висящие за письменным столом. Еще и сорока минут не прошло с тех пор, как он сюда пришел.

Вернулся кредитный инспектор и вручил Ричу план погашения кредита. Первый платеж нужно было внести в октябре. Рич нацарапал на листочке бумаги номер почтового ящика.

– Что это? – спросил кредитный инспектор.

– Почтовый адрес.

За счетами следила Коллин – выписывала чеки, облизывала марки. Нельзя, чтобы она узнала об этом вот так. Нужно рассказать ей лично – как только он сам разберется во всех деталях.

Рич толкнул дверь банка и с облегчением вышел на свежий воздух. Стоял ранний вечер, на лице мелкими каплями оседал дождь. Рич сложил документы пополам, перегнулся через заднее сиденье грузовика и вытащил из бардачка его пластиковое дно. Он нашарил ключ от почтового ящика, который арендовал на прошлой неделе у Джеральдины, женщины молчаливой и недружелюбной – а потому заслуживающей доверия. Взвесив его в ладони, Рич запихнул в тайник документы, туда же закинул ключ и приладил пластиковое дно на место.

Коллин подвела Карпика к витрине с игрушками и достала из кошелька список покупок.

– Постой здесь, хорошо?

Карпик кивнул, не сводя глаз с ряда крошечных игрушечных машинок – каждая стоимостью в шестьдесят девять центов, и даже чуть не уткнулся носом в полки. Он мог выбрать только одну.

– Изучай глазами, а не руками, – напомнила ему Коллин.

Она положила в корзинку кварту перекиси, мазь от бородавок – для Карпика, крем для ног – для Рича, коробку дрожжевых кренделей, витамин Е. За это лето у Рича уже дважды начинался страшный зуд – чешуйчатое пятно на ребрах, которое затем расползалось по груди и рукам, словно ужасающие засосы, и держалось это все по шесть недель. Пропотевшая одежда, натирающая кожу грубая ткань – вот что было причиной. Лекарства от этого не было, но витамин Е помогал. Коллин нашла ватные диски и спирт для растирания, латексные перчатки, занавеску для душа – все, что ей понадобится для рождения Мелоди Ларсон. Мысли про свои собственные роды Коллин из головы выбросила.

– Коллин?

Она подняла взгляд. Напротив стоял мужчина: из-за уха у него торчал карандаш, волосы – длинные и темные, вид – уверенный в себе, спина – прямая. Он был на полдюйма ниже, чем Коллин.

– Дэниел?

Она тут же пожалела, что произнесла это имя вслух – словно одно его звучание было способно вернуть к жизни смутное прошлое. Дэниел взял ее холодные ладони в свои и сжал. В палец впилось обручальное кольцо.

– Все еще мерзнешь, – отметил он и шутливо потянулся за блокнотом, лежащим в кармане рубашки, как будто хотел записать это наблюдение в блокнот. Он улыбнулся, демонстрируя щель между передними зубами – такую широкую, что в нее можно было вставить монетку. Коллин ощутила странное желание прижать к его зубам подушечку большого пальца, как она делала когда-то очень давно.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она вместо этого.

– Да так, туда-сюда. – Глаза Дэниела сверкнули. – В основном вожусь с рыбой.

– Рыбачишь или потрошишь?

С губ Дэниела слетел смешок – как будто он и впрямь мог возить туристов на рыбалку или работать на консервном заводе, как все нормальные люди. – Пожалуй, и то, и другое. Обычно просто ловлю и отпускаю. Зависит от того, какое исследование я провожу. – Когда они виделись в последний раз, Дэниел учился на втором курсе в Гумбольдтском политехническом. Единственный из всех ее однокашников, кто поступил в настоящий университет. – Рад тебя видеть. – Он потер ладонью затылок, словно пытаясь припомнить, сколько лет утекло со времени их прошлой встречи.

Шестнадцать.

– А что ты исследуешь? – Коллин сглотнула горькую слюну. Для Дэниела учеба всегда была на первом месте.

– Качество воды, содержание ила.

Она все еще живо помнила, как упрямо Дэниел отказывался опускаться на чужой уровень. В школе, полной Биллов и Чаков, его никогда не звали ни Дэном, ни Дэнни – всегда только Дэниел.

– Даже рыбные фермы не помогают – кижуч уже почти не нерестится, – сказал он. – Да и чавычи с каждым годом все меньше. – Дэниел опустил взгляд. – Я же вижу, что это значит для моего дяди. Он рыбачит с девяти лет – все, что у него есть, ему подарила река. Да не только ему, всему нашему сообществу. Людей от этого уже просто тошнит, – тихо признался он. – Это ведь не просто еда. Не просто заработок. Это вся наша жизнь, это то, кем мы всегда были, кем были наши предки сотни лет назад, понимаешь? – Голос у него зазвенел от напряжения. – Без лосося нет и племени юрок. А вода… – Он покачал головой.

– Что не так с водой? – Коллин наклонилась поближе, чтобы расслышать его голос, и ощутила запах ментола.

– Ну, для начала, ее слишком мало, – произнес Дэниел таким тоном, словно это было очевидно. – Все эти плотины и гидроузлы, которые понастроили вверх по реке: когда сбрасывают отработанную воду, лосось чуть ли не варится в реке заживо. И с отводом воды большие проблемы. Ты не поверишь, какой вред нанесла вырубка леса. Ручьи забиты илом, тени нет, вода такая теплая, что в ней купаться можно. А уж уровень загрязнения…

Он все говорил и говорил, рассеянно шаря взглядом по полкам – словно пытался найти на них некий предмет, который поможет проиллюстрировать его слова. Коллин с трудом сохраняла внимание, пытаясь поспеть за резкими поворотами его мыслей. Кожу начало покалывать, как от электричества – так близко они стояли с Дэниелом.

– Посмотрим, как рыба пойдет на нерест осенью. Но я сразу скажу: я бы из этих ручьев больше не пил, – закончил он. – Времена нашего детства давно прошли. Но люди редко беспокоятся о том, чего не видят, верно?

Коллин кивнула: слушала она только вполуха, постоянно отвлекаясь.

– Все еще живешь в Кламате? – спросил он.